Геннадий Прашкевич - Война за погоду

Интересно, что за бортом сейчас?

Все еще тертюха или какая-нибудь склянка пошла?

И что это за атмосферные явления, которые лупят по ушам, как из главного калибра?

Точка тире точка точка…

Точка…

Тире точка…

Тире…

Точка тире точка тире…

Точка точка…

« Лентяй?… »

Кто лентяй? Я лентяй?

– Вот так-то, братец! – остро хохотнул Леонтий Иваныч, будто поймал его на нехорошем. – Хочешь стучать, стучи отчетливей. Заруби это на носу. И давай попробуем по-немецки?

Языком Леонтий Иваныч владел. Это точно. Но вопросы его становились все более бессмысленными. Например, он спросил, чем занимается белый полярный медведь в знаменитом зоопарке Гагенбека?

– Как это чем? – возмутился Вовка. – Развлекает фашистов!

– Ну и дурак! – заметил Леонтий Иваныч. Неясно было только, Вовку он имел в виду или медведя? Но, скорее всего, Вовку. – Отвечай на поставленные вопросы развернуто. Ошибешься, поправлю.

И совсем не к месту спросил:

– Одежонка-то у тебя в порядке?

Этого Вовка не ожидал. И испугался.

Неужели Леонтий Иваныч подозревает? У меня карманы малицы набиты сахаром и сухарями. Две недели экономил на завтраках и обедах. И отчаянно замотал головой:

– У меня все целое. Мама смотрела.

– Ах, мама…

Круглые глаза Леонтия Иваныча подернулись под железными очками мечтательной влажной дымкой. Вовка даже разозлился. Спросил, отводя глаза в сторону:

– Леонтий Иваныч, а где вы так хорошо изучили фашистский язык?

– Фашистский?… Нет такого языка, братец!.. Есть прекрасный немецкий язык. На нем «Капитал» написан. Слышал про такое?… На нем говорили Гете и Гейне… Эрнст Тельман говорит на нем. Так что ты, братец, с выводами не спеши, а то вырастешь дурачком-попрыгунчиком.

– А все же, Леонтий Иваныч?

– Я в Поволжье рос, братец. Там немцев – пруд пруди. Видишь, пригодилось. Тебя учу.

– А зимовали где?

– В Тобольске.

– Да нет, я про Север.

– А-а-а… – протянул Леонтий Иванович. – Ну, бывал… На острове Врангеля бывал… Там вредительство обнаружилось… Встречался с твоим отцом, кстати… Крепкий товарищ… На Севере все друг другу помощники, но на него опереться можно… – Леонтий Иваныч несколько делано рассмеялся и блеснул очкаи: – Мы там маму твою расстраивали.

– Как это?

– А медведи нам мешали. Повадились к домикам, сил нет. То склад пограбят, то обидят собачек. Мы с Пашей, с отцом твоим, в один день разыскали сразу две берлоги. Только с карабином в берлогу не полезешь, да? А медведи не дураки, не выходят на воздух. Вот мы и надумали. У меня револьвер был системы «кольт». Старый, потертый, но ужасной убойной силы. По очереди лазали с Пашей в берлогу. А мама твоя сердилась, естественно!

– И вы лазали? – не поверил Вовка.

– А почему нет? – радовался Леонтий Иванович.

Вовка пожал плечами. Ну, отец – понятно… Но чтобы толстенький лысенький человечек полез в берлогу… Он же стихи читает про девочек… Да еще с «кольтом» в руках…

– А еще было… – вдруг задумался Леонтий Иваныч. Наверное, не додумал чего-то, теперь проверял на слух. – У нас радиста однажды унесло на лодке. Носило дней десять, он счет времени потерял. Хорошо, была вода. – Сквозь железные очки Леонтий Иваныч сурово уставился на Вовку. – Рыбу ловил. Прибило наконец лодку к берегу. Выполз, осмотрелся. Лето. Море зеркальное. Не замерз. Поднялся по берегу, а там… Рассказывать?

– А что?

– Дальше страшно будет.

– Тогда рассказывайте…

– Ну, поднялся по берегу, а выше как бы рыбацкий стан. Никого, пусто. Только на доске лежал человек… Нет, не буду рассказывать…

– Ну, Леонтий Иваныч!

Улыбка с лица радиста исчезла.

Рассказал, как ужаснулся увиденному на стане.

Гора рыбы лежала совсем нетронутая, серебрилась, а на доске – долговязый человек, руки на груди. Будто его положили так умирать, а перед этим аккуратно сняли кожу с головы вместе с волосами. «Не просто скальп, как индейцы снимали… – Похоже, Леонтий Иваныч проверял Вовку на смелость. – А всю кожу сняли, все мышцы, весь жир… Даже мозги вынули… Оставили голый череп… Понимаешь?… Пустой череп… Радист, увидев такое, чуть с ума не сдвинулся… Когда его нашли, он все удивлялся, что мы ничего не видим… А мы и правда не видели… Решили, что заболел человек головой, потому и привиделось…»

Страшная история.

Но чтобы радист не задавался, Вовка спросил:

– Леонтий Иваныч, а вы почему не на фронте?

Вопрос радисту страшно не понравился. Он побагровел. Даже лысина побагровела.

– Нахал ты, братец! – сверкнул железными очками. – Думаешь, фронт – это только там, где стреляют? Неверно так думать. Фронт сейчас повсюду. Куда ни глянь, везде опасности. Болтуны, вредители – это тоже враги. И у нас здесь тоже идет война.

– Какая еще война?

Но Леонтий Иваныч и отвечать не стал. Так разозлился, что только буркнул по-немецки: « Эр ист… » Вовка уже сам добавил: « …блос айн Бубе… » Мальчишка, дескать!

Взлетел вверх по трапу.

Мористее «Мирного» почти до горизонта тянулись широкие поясины битого льда. Над скользкими отпадышами, прозрачными стеклянистыми околышами поблескивало солнце – низкое, осеннее. Над разводьями, взламывавшими лед, как кривые молнии, курились темные испарения. А правее, за неширокой полосой вольной воды, белел снегами, долго тянулся приземистый сероватый берег, окаймленный грязными, выжатыми на сушу льдинами. Кое-где они были так толсты, что «Мирный» запросто мог пришвартоваться к ним, как к молу.

Вовка назубок помнил карту острова.

Хребет вдали, конечно, Двуглавый. Голый, неприступный.

С запада на восток он тянется через весь остров, разделяя его на неравные части. Северная – бухта Песцовая, где под скошенными утесами стоят в снегах бревенчатые домики метеостанции; южная – Сквозная Ледниковая долина, плоская, как сковорода. И пройти от метеостанции сюда можно только берегом или Собачьей тропой – узким ущельем, рассекающем хребет.

«Мирный» решительно расталкивал битый лед.

Плоские льдины кололись, подныривали под буксир.

Если прыгнуть вон на ту льдину, подумал Вовка, можно перескочить на следующую, а с нее на другую…

Вздохнув, отправился на корму. Присел на корточки перед железной клеткой:

– Белый! Где твоя мамка, Белый?

Белый счастливо щерился.

А Вовку вдруг начало морозить.

Вдруг показалось ему, что если он попадется маме на глаза, то сразу она поймет, чем набиты его карманы, и зачем под малицу он поддел самый теплый свитера. Мама, конечно, сейчас волнуется – она отвечает за груз зимовщиков. И Леонтий Иванович волнуется – надолго расстается с Большой землей. И капитан Свиблов волнуется – поскорее высадить всех пассажиров и нырнуть в туман погуще, чтобы ни одна подлодка не засекла. Все волнуются. Никому в голову не приходит, что Вовка тоже волнуется. Вот юркнет за ледяные торосы, только его и видели…