Виталий Коржиков - Коготь динозавра

И чем ближе он подходил, тем предчувствие необыкновенного, охватившее Василия Григорьевича, становилось всё явственней.

— Сайн байну! Доприй день!

На пороге номера возник улыбающийся Церендорж. Волосы торчали на его голове во все стороны, как чёрные сияющие лучики, глаза лукаво улыбались, и казалось, само смуглое монгольское солнышко — с галстуком на груди — произносит ласково: «Сайн байну! Доприй день!»

Василий Григорьевич с интересом посмотрел на Церендоржа. Улыбался Церендорж как всегда, кланялся как всегда. Одет был в чёрный аккуратный костюм как всегда. И всё-таки волны чего-то необычного исходили от него и электризовали воздух.

— Значит, так! — сказал Церендорж. — По-первых, заптракаем. По-пторых, идём в музей. А п-третьих…

Слова у него выкатывались как-то выпукло, каждое отдельно, а звуки «б» и «в» часто превращались в «п», которое словно бы вылетало из маленькой весёлой пушки.

— А п-третьих. — Церендорж наклонил голову вперёд, — вечером мы виступаем.

— Кто? Где? — Василий Григорьевич вскинул брови.

— Как где?! — Церендорж пожал плечами. Это разумелось само собой! — В государственном театре. Вика кувиркается. Света поёт.

Конечно, дела делегации Василия Григорьевича уже не касались, он собирался на далёкую стройку, но это сообщение взволновало его: как-никак четыре физиономии были вклеены в его паспорт! А тут ещё сиди гадай, какой фокус выкинет колоратурное сопрано! Да и Вика что-то не в настроении…

И Василий Григорьевич, надев пиджак, сказал:

— Пошли!

…Из комнаты, к которой подходили Василий Григорьевич и Церендорж, доносился шум.

— Песёлый народ! — сказал Церендорж, открывая дверь, и пропел: — Сайн байну!

Прямо против двери делал на стуле стойку белобрысый победитель физических олимпиад. Он, как и положено вундеркинду, стоял на голове, а вверху болтались его сандалии.

Староста историков приглаживал чуб и прокашливался, будто перед докладом. Вика — в брючках — быстро складывалась, доставала пальцами носки лакированных лодочек. А Светка смотрела снизу вверх, как Людмила Ивановна, взмахивая руками, призывала ребят к вниманию:

— Ребята! Нам предложили поездку по стране. Нужно же, наконец, решить, куда ехать!

— Сейчас решим! — крикнул Генка и, красный от натуги, соскочил со стула.

— Мы должны встретиться с пионерами. Куда поедем? — бодро спросила Людмила Ивановна. — В международный пионерский лагерь, в какой-нибудь город, в аил? — Она повернулась к Василию Григорьевичу: — Вы как считаете?

— Куда решите, — сказал Василий Григорьевич и улыбнулся: — Здесь наши дороги расходятся.

— Я думаю, — сказала она, — поедем в такое место, где можно будет…

— …построиться и приветствовать всех пионерской речёвкой! — крикнул Гена и посмотрел на Вику, а Коля с удивлением взглянул на него.

— Ну, и это не помешает! — Людмила Ивановна весело сверкнула очками. — А всё же? Может быть, по местам боевой славы? Как?

Коля пожал плечами и посмотрел на ребят. Его вопрошающая, улыбка выражала готовность сделать всё, что решат остальные.

— Только подальше! — сказал мечтательно Генка.

— Конечно! — согласилась Светка.

— А пока — заптракать и идти в музей! — объявил Церендорж и постучал по стёклышку часов.

— А вечером выступать как следует в театре, — продолжил Василий Григорьевич. — Конечно, там главные слушатели не жители Еревана, а монгольские ребята, — и он взглянул на Светку.

Она посмотрела на него огромными глазами и вдруг спросила:

— А ви там будете?

— Может быть! Посмотрим! Во всяком случае, до музея я с вами! — И Василий Григорьевич повернулся к Церендоржу. Да, его улыбка обещала сегодня что-то неожиданное…

Церендорж перекатывался с улицы на улицу так весело и легко, будто вёл впереди себя футбольный мяч. Волосы-иголочки угольками вспыхивали в алых лучах. Он покачивал головой и улыбался, радуясь тому, как наряден и праздничен его город. Зелёные холмы выдыхали свежесть и прохладу. Прохладой дышал утренний асфальт. На памятнике всаднику революции Сухэ-Батору играло солнце. Белые стены домов алели от лозунгов и плакатов, будто повязали пионерские галстуки.

Все улицы были полны смуглых лиц, чёрных косичек, белых рубах и красных галстуков. Настояшнй праздник! Пионерский надом!

А воздух! Вдохнёшь — и лети, скачи! Через горы, через любые пески. Делай какие хочешь чудеса!

За Церендоржем стучала острыми каблучками Людмила Ивановна. Её корона-коса была торжественно вскинута. Она вела по Улан-Батору целую делегацию!

Сзади с двумя монгольскими девочками в голубых халатах гимнастически точно ставила ногу Вика и раскачивала головой в такт песне.

Но вот у здания с высокими колоннами, выкатив каменные глаза и надув шёки, встали гранитные львы. Церендорж придержал шаг, а догадливый Генка крикнул: «Прибыли!», взбежал по ступенькам, но, потянув к себе дверь, удивлённо оглянулся:

— Закрыто!

— Точно! — подёргав массивную ручку, озадаченно сказал Коля. Выражение весёлого недоумения вообще то и дело появлялось у него на лице, словно он удивлялся всему на свете. А его добрые глаза были широко открыты и, поблёскивая, замирали, будто перед ним облачком повисла какая-то загадка. — Закрыто!

— Не может пить! — в тон ему произнёс Церендорж и тоже подёргал ручку. — Ну ничего! — Он повернулся на каблуках и исчез за домом.

Через минуту-другую дверь тяжело открылась, и высокая темноволосая женщина приветливо пригласила гостей. А за ней показалась знакомая всем улыбка, и Церендорж простодушно обьяснил:

— Псего три полшебных слова — и псё в порядке. Псё!

— Какие ещё волшебные слова? — спросила Светка.

Церендорж торжественно подтянулся и произнёс слова так, что они, выпорхнув, словно повисли на миг, как огни салюта:

— Пришли советские пионеры.

Музейная прохладная тишина сразу заиграла эхом. Будто в разных углах включили десяток охающих, вскрикивающих, шепчущих магнитофонов.

Из-за поднятых штор вырвались и понеслись по залам лучи яркого, степного света. Они наполнили небом и облаками стёкла, стены, воздух. И большую картину, на которой перед ребятами вдруг возник Владимир Ильич Ленин.

Он улыбался, но был сосредоточен и беседовал с молодым вождём революционных бедняков-аратов Сухэ-Батором, который и одет был, как араты, в яркий халат, застёгнутый слева направо, коротко острижен и горячо смугл от степного зноя.