Евгений Астахов - Ботфорты капитана Штормштиля

Высоко в небе черными крестами висели орлы. А где-то, совсем рядом, гремела камнями буйная, насквозь серебряная река с веселым звонким именем Галидзга. На ее берегу нельзя было говорить нормальным голосом, только кричать, как на Турецком базаре.

Володя отвел лошадей к мосту, привязал их к обкусанной коновязи. Мост, шириной в полметра, висел на тонких стальных тросах. Он хулиганил, этот мост, — то уходил из-под ног, то вдруг неожиданно ударял снизу по подошвам. Идти по нему было и весело, и страшно. Весело потому, что мост плясал под ногами, а страшно потому, что по дну ущелья неслась бесноватая река.

Перейдя на ту сторону и вернувшись обратно, Тошка подсел к Володе. Тот был задумчив и грустен.

— Ну, это же не надолго, Володя, — попытался утешить его Тошка. — Только на год.

— Врачи всегда врут. У них профессия такая — успокаивать. Но все равно — не пустят наверх, я в коверные пойду или в униформу [19] Униформа, униформисты — обслуживающий персонал в цирке. стану. Или на конюшню попрошусь. А Светка уйдет из Костерро и станет работать с отцом. — Он закрыл лицо обеими ладонями. — Все равно я вернусь в цирк, все равно!

— Конечно! А как же…

Ладони медленно поползли в стороны, как занавес в театре. На Тошку глянуло прежнее Володино лицо: одна бровь поползла вверх, другая почти совсем закрыла глаз, а нос забегал из стороны в сторону, точно обрадованный тем, что его больше не сжимают ладонями.

…В полдень маленький караван тронулся в путь. Ираклий Самсонович вел первую лошадь, дядя Гога с Володей — вторую и третью, а Тошка шел сзади, сам по себе. Рюкзак ему показался сначала совсем легким, не говоря уже о фотоаппарате с треножником. Но дорога шла в гору. Упрямо в гору, все круче и круче. Час шла в гору, два шла в гору, и спина от этого становилась какой-то чужой.

Дорога была каменистая, туго перевязанная сухожилиями корней; она все время сужалась, пока наконец не превратилась в тропу, заросшую по обеим сторонам низким, стелющимся по земле рододендроном.

Тошка шел уже совершенно механически, опустив вниз руки. Рубаха его была насквозь мокрой. Казалось, даже и рюкзак весь промок, и вообще он, этот проклятый рюкзак, набит не бельем, блокнотами и мамиными беляшами, а теми булыжниками, которыми вымощена грязная Трапезундская улица.

Перед самым Тошкиным носом мелькали отполированные до блеска подковы идущей впереди лошади. Громоздкие вьючные ящики скрывали от глаз весь остальной белый свет. Тошка видел только лошадиный круп, жесткую метелку хвоста да торцы вьючных ящиков. Больше всего Тошкино внимание привлекал хвост. Отличный длинный хвост! А что если схватиться за него и идти, как на буксире? Как-то в кино Тошка видел такое: люди ползли в гору, держась за лошадиные хвосты. Но то были приученные к подобному обращению кони, а эта Изольда — так почему-то назвал ее Володя — возьмет да и лягнет копытом.

Можно было, конечно, ничем не рискуя, попросту шепнуть Володе: прицепи, мол, мой рюкзак к вьюку, устал я.

Тошка уже совсем было решил так сделать, но тут вспомнил, что он не просто Антон Топольков, которому полезен горный воздух, а младший коллектор с окладом четыреста рублей в месяц. Как же он откроет неизвестную вершину или даже самый паршивенький ручеек, если не в силах донести до привала свой рюкзак. Нет, он будет тащить его наравне со всеми. Вот только бы уцепиться за конский хвост. В этом, пожалуй, нет ничего постыдного.

Тошка осторожно поймал кончик хвоста. Лошадь продолжала идти, монотонно цокая подковами по твердой, кремнистой тропе. Тошка шел сзади, держа хвост, как королевскую мантию. Наконец, он рискнул чуточку натянуть его. Лошадь не обратила на это никакого внимания. Тогда, пройдя еще полсотни шагов, Тошка повис на хвосте уже основательно.

— Вперед, Изольда! — прикрикнул на нее идущий впереди Володя. — Веселей, старушка, и не делай вид, что у тебя к хвосту привязан трактор. Меня не проведешь!

…Только под вечер караван вышел к перевалу. Здесь решили разбить лагерь. Ладони у Тошки одеревенели — лошадиный хвост был далеко не шелковым. Ныла спина, проклятый фотоаппарат всю дорогу стукал по ноге, и теперь она была в синяках.

— Володя занимается лошадьми, — распорядился Ираклий Самсонович. — Все остальные — по дрова!

Нагибаться Тошка не мог. Найдя сухую ветку, он падал на колени, а потом, опираясь на нее, с кряхтением поднимался. Что было на ужин, Тошка не разобрал. Он просто придвинул к себе миску, отломил от каравая кусину хлеба и макнул ее в горячее, пахнущее чесноком варево.

— Хороша моченка!

— Хорошая — согласился с ним дядя Гоша. — Чесночок за душу так и берет! Без него и еда не еда. И кроме того- профилактика!

— Какая? — не понял Тошка.

— Обыкновенная. Можно воду из любой лужи пить, самая живучая микроба подохнет от чесночного аромата. Проверено!..

Впервые в жизни Тошка ночевал у костра. Забравшись поглубже в стеганый спальный мешок, он не отрываясь смотрел в бездонное ночное небо, усыпанное крупными холодными звездами. Стреляли дрова в костре, шумно вздыхали развьюченные лошади, в лесу пронзительно звенели цикады и кто-то бродил, потрескивая сухим валежником. Рядом с Тошкой храпел на все лады Ираклий Самсонович, а дядя Гога сидел на ящике у костра и, задумчиво глядя в огонь, сосал махорочную козью ножку. На его острых коленях, обтянутых потертыми кожаными галифе, лежала двустволка. Тошка вылез из мешка и, взяв охапку сухих веток, подошел к костру.

— Ты чего не спишь? — спросил его дядя Гога.

— Да так чего-то… А что это в лесу все время хрустит? Может, медведь?

— Вряд ли. Скорее всего кабаны или барсуки. Медведя лошади за версту почуют и такой поднимут храп, что сам Ираклий Самсонович позавидует.

Дядя Гога встал и, подойдя к Ираклию Самсоновичу, перевернул его на другой бок. Тот что-то проворчал сквозь сон и, натянув на голову полу лохматой бурки, затих.

Утром Тошка проснулся первым. Буковый лес стоял вокруг потухшего костра мраморной колоннадой. В синих ущельях сонно ворочались клубы густого тумана. Маленькая речушка, прыгая по высоким каменным ступеням, с шумом бежала куда-то вниз, в непроходимые заросли черники. Крутобокий валун, весь поросший мягким мхом, преграждал ей путь, и речушка делала петлю.

Взобравшись на валун, Тошка увидел невысокую запруду из плетня и камней. От нее шел ряд перекрещенных жердей, на которые опирался желоб, выдолбленный из древесного ствола. Желоб круто спускался вниз. Сквозь щели, заткнутые мхом, тоненькими струйками сочилась вода. Тошка пошел вдоль желоба. Раздвинув кусты черники, увидел бревенчатый домик, такой, каким обычно рисуют избушки на курьих ножках. Домик тоже был на ножках, только не на курьих, а на крепких деревянных, сделанных из потемневших от времени бревен. Слетевшая с желоба струя воды била в лопасти, с легким стуком вращая колесо. Скрипел деревянный вал, и вся избушка мелко подрагивала.