Александр Власов - Мандат

Убедившись, что теплушек в конце состава нет, батька Хмель самодовольно смотрел на поднявшуюся вокруг панику. Он ждал.

С другой стороны на платформе появился верзила… Увидев батьку, он побежал и еще издали крикнул:

— Все! Отцепили!

Батька Хмель дал ему подбежать поближе и спросил:

— Где? На какой версте?

— Кто ж его знает? — робко произнес верзила. — Темно!.. Близко где-то…

Батька Хмель обернулся к стоявшим у платформы бандитам, указал рукой на паровоз:

— Узнать!

Бандиты бросились к паровозу, а тот вдруг стал медленно отделяться от состава. Хотел машинист выполнить обещание — вернуться к оставленным на перегоне теплушкам, да не вышло.

— Стой! Стой! — заорали бандиты, хватаясь за винтовки.

— Не стрелять! — предупредил батька Хмель.

А паровоз набирал скорость. Но трое всадников быстро поравнялись с ним. Бандиты перескочили с коней на железную лестницу. Одного машинист сбросил ударом каблука, но два других ворвались в будку. Замелькали приклады винтовок, и паровоз остановился.

— М-да! — неопределенно произнес батька Хмель и сказал верзиле: — Туп же ты, скотина!

— Не гневись! — испуганно воскликнул верзила. — На проселке наш человек выставлен! Он прямо на теплушки выведет!..

Хмель покусал тонкие губы и гаркнул:

— По ко-о-оням!

Бандиты, потрошившие мешки и карманы пассажиров, бросились к лошадям.

Батька Хмель был хитер. Он и стрелять не разрешил на станции только для того, чтобы не насторожить продотряд и захватить его врасплох. И, пожалуй, это удалось бы ему сделать, если бы не Архип.

Его и еще трех бойцов Глеб-старший выставил в караул. Остальные забрались в «кухню» и сидели вокруг буржуйки, проклиная ту вражину, которая насыпала песку в буксу. Все предполагали, что произошло это задолго до погрузки хлеба. Вагоны стояли в тупике без охраны две недели.

Глеб-старший винил себя за свою непредусмотрительность. Правда, он надеялся перед отправкой поезда вызвать ремонтных рабочих, чтобы они проверили ходовую часть теплушек, но получилось не так, как хотелось. Значит, он и виноват.

И еще один человек чувствовал за собой какую-то вину. Это был Архип. Чем больше раздумывал он, тем его вина казалась определеннее… Проходя мимо сгоревшей буксы, Архип скрипел зубами и щупал сквозь поношенное пальтишко брусок сала, засунутый во внутренний карман. Это сало жгло его. Наконец Архип не выдержал. Он встал около угла задней теплушки, как стоял тогда, на станции Уречье, и представил, как все это было. Архип снова увидел благообразного старичка. Тот двигался вдоль состава, вытащил сало, подошел совсем близко и заслонил буксы передней теплушки. Вспомнились его глаза — приторно-ласковые, бледно-голубые, елейный голос…

Архип покачнулся, как от удара, зажмурился и слепо поплелся к средней теплушке.

Один из стоявших в карауле бойцов удивленно окрикнул его:

— Архип! Ты чего?

Архип не ответил. Он дошел до открытой двери «кухни», прислонил винтовку к стенке, насунул на штык свою кепчонку и, подставив лысую голову под ленивый крупный снег, громко сказал чужим голосом:

— Комиссар! Выдь-ка на минуту!

Глеб-старший выскочил из теплушки. Глебка и бойцы сгрудились в дверях, непонимающе уставившись на неприкрытую голову Архипа.

— Суди, комиссар! — тем же чужим голосом произнес Архип. — Из-за меня в беду попали!

— Что ты мелешь? — спросил Глеб-старший.

Архип вытащил из-за пазухи брусок сала.

— Жадоба подвела! — сказал он. — Глаза мне салом замазали. В руку — кусок, а в буксу — песок! Стреляй меня, сукина сына!

Глеб-старший сделал шаг назад, и Глебка увидел, как рука отца потянулась к маузеру.

— Батя! — жалобно крикнул Глебка и, выпрыгнув из теплушки, повис на отце.

Глеб-старший провел левой рукой по лицу, точно стер липкую паутину, и, высвободив от Глебки правую руку, вытащил зачем-то часы из брючного кармана. В тишине громко, как выстрел, щелкнула открывшаяся крышка. Но комиссар так и не взглянул на часы. Они выпали из руки и повисли на цепочке.

— Стреляй, не жалей! — повторил Архип. — Заслужил…

Его лысая голова затряслась мелко-мелко. Под глазами обозначились черные круги. Дрожала и рука с куском сала.

Тяжело выдохнув воздух, Глеб-старший сказал каким-то усталым, почти безразличным тоном:

— Дома… разберемся… в Питере…

Архип продолжал стоять. Снег густо падал на его лысину. Глебка сдернул со штыка кепку и надел ее на Архипа.

— Иди на пост! — тихо сказал Глеб-старший.

— А это? — спросил Архип, протянув руку с салом.

Глеб-старший брезгливо попятился и выкрикнул, точно резанул железом по железу:

— Бр-рось!

Архип швырнул сало в сторону и пошел прочь. Бойцы расступились.

— Дядя Архип! А винтовку! — крикнул Глебка.

Архип вернулся, взял винтовку, загнал патрон, посмотрел каждому в глаза и, не увидя в них ни злобы, на упрека, всхлипнул вдруг, горестно махнул рукой и пошел на свой пост.

По приказу комиссара бойцы заняли круговую оборону. В теплушках не осталось ни одного человека.

Все залегли у колес. Только четверо часовых мерно ходили вокруг вагонов.

Глеб-старший и Глебка заняли позицию под передней теплушкой. Комиссар все еще надеялся, что вот-вот вернется паровоз. Но молчали рельсы. Молчала ночь. Беззвучно падал снег. Причудливые белые шапки выросли на деревьях и пригибали сучья к земле. Стояла тягостная удручающая тишина.

— Батя! — шепнул Глебка. — Как же он поверил?

— Кто?

— Да Архип!

— Вот так и поверил…

— Я никому верить не буду! — заявил Глебка.

— Верить надо! — твердо сказал отец. — Без веры в людей не проживешь!

— Вот и получится, как с Архипом!

— Сказать тебе честно? — спросил отец.

— Ну?

— Лучше один раз на контре обжечься, чем держать всех людей на подозрении!

Заскрипел снег. К теплушке подошел Архип, нагнулся, спросил:

— Глеб Прохорыч! Разреши в лес податься… Почудилось — словно ржа лошадиная…

— Сходи… Далеко не забредай — по опушке! — разрешил комиссар.

Архип с винтовкой наперевес спустился с насыпи и скрылся за первыми деревьями. А через несколько минут один за другим ударили два выстрела. В ответ грянуло сразу несколько винтовок. И опять замер лес.

Комиссар не подал никакой команды — все и так выло ясно. Он только шевельнул губами, прощаясь с Архипом. Глебка почувствовал на щеках горячие дорожки слез. Но плакать было не время. Даже он понимал, что надвигается беда и нет возможности предотвратить ее.

Бойцы замерли, выставив вперед винтовки. Самым обидным было то, что приходилось просто лежать и ждать. Бежать, бросив теплушки с хлебом?.. Об этом не думал никто… Стрелять? Но куда, в кого?.. Вокруг — неподвижный лес. А где-то там, за стволами, ползет невидимый пока враг… Уже скорей бы! Лучше бой, чем это мучительное ожиданье.