Ольга Гурьян - Марион и косой король

— Я ведь знала, что ты умница и, если тебе разъяснить, поймешь, с какой стороны хлеб маслом намазан. А теперь ложись, спи спокойно. Доброй ночи.

Она гасит свечу и говорит:

— Это дело не стоит откладывать. Пока не наняли новую кухарку вместо Женевьевы и никто за нами особенно не следит, надо хорошенько поработать. Завтра пойдем с тобой па Малый мост. Я там присмотрела у одной белошвейки чепец из тонкого полотна, и мне давно такой хотелось. Но только помни: если ты завтра попробуешь отречься от своего слова, тебе не поздоровится.

Марион казалось, что всю ночь ни за что ей не заснуть, но вдруг открыла глаза и увидела, что ужо утро. Марго спала, улыбаясь во сне, розовая, пышная, пышущая сонным теплом.

Осторожно, чтобы не разбудить ее, Марион отодвинулась, тихо-тихо поднялась — не зашуршала бы солома! — накинула платье, схватила башмаки и выскользнула из чулана. На площадке лестницы она зашнуровала корсаж и еще раз прислушалась. Нет, Марго спала, не шевельнулась. Марион босиком спустилась с лестницы, перешагнула через третью ступеньку, ту, которая скрипит, если ступить на нее. Внизу она обулась, у колодца во дворике ополоснула лицо и, оглянувшись на окно — нет, Марго не смотрит на нее, еще спит, — вышла на улицу и начала подметать мостовую перед домом.

Метла шуршала, будто сзади подкрадывались чьи-то шаги. Тень прохожего падала на Марион, она вздрагивала и замирала. Дверь лавки отворилась; она, не поворачиваясь, искоса бросила на нее взгляд. Нет, это не Марго, это Клод Бекэгю снимает ставню, закрывавшую на ночь прилавок.

Три раза, не смея поднять головы, она водила метлой но одному и тому же месту, но дальше нельзя было медлить, надо было убирать комнаты. Стараясь стать совсем незаметной, ссутулившись, вобрав голову в плечи, она поднялась по лестнице, приоткрыла дверь в залу — из-за каждой двери могла вдруг высунуться толстая, с ямочками на сгибах рука, — но нет, зала была пуста.

Тут она услышала в спальне голос Марго, причесывавшей хозяйку, поскорей опустилась на колени и принялась протирать пол. Но за спиной она все время чувствовала дверь, которая сейчас может открыться и оттуда выйдет Марго. Но нет, там за стеной все еще разговаривали, еще она здесь в безопасности.

Неслышно ступая, осторожно двигаясь — не задеть бы что-нибудь, не стукнуться бы! — вытирала она пыль, а руки дрожали и не слушались. Ох, сейчас, сейчас Марго придет за ней!..

Надо было идти в спальню — стелить постели. Как преодолеть себя? Как решиться войти? Нет, голоса затихли, скрипнула отодвинутая табуретка, послышались шаги, они ушли в коридор, наверно, пошли на кухню.

Как тень Марион пробралась в спальню, подставила скамеечку к кровати, взбила тюфяк, перестелила простыню, не решаясь — не зашелестела бы! — взмахнуть ею, чтобы легла гладко, без складок, кое-как прикрыла одеялом, слезла со скамейки, ноги подгибались. Прислонившись к косяку двери, слушала — в коридоре было тихо.

Надо было решиться двигаться дальше. Но как страшно, как невыносимо переступить порог, покинуть спальню! А если спрятаться под кроватью, залезть в самый уголок, прижаться к степе, прильнуть к пыльному полу, чтобы не могли ее найти, как будто никогда ее и не было на свете?..

Но белая, пухлая, как подушка, рука покажется в узкой щели, поползет под кровать, вцепится, потащит, вытащит…

Ах, нельзя, нельзя больше медлить, надо идти убирать в кухне.

Марион приоткрыла дверь в коридор, едва передвигая ноги, держась за стену, сделала шаг и другой.

И вдруг над ее опущенной головой голос Марго:

— Куда ты запропастилась? Пора идти на Малый мост.

Вот оно! Столб на площади, черная пропасть, лопата роет глубокую яму. Заживо?

Прерывающимся голосом, очень громко Марион говорит:

— А как же, я помню! Как же, на Малый мост! Я готова. Не стоит откладывать.

Снова на набережной и между двух толстых башен под длинным сводом Большого Шатлэ. Вчера Марион дважды прошла под этим сводом, свободная и счастливая. Сейчас она идет, и на плече у нее тяжелая рука сержанта, и нельзя понять, подталкивает или поддерживает. Сбоку идут белошвейка и чулочник. Они злыми глазами косятся на Марион. Если бы могли, закололи бы ее острием взгляда. Но где же Марго? Неужели не вернется, не заступится, ушла совсем?

Длинная зала суда. В конце ее за столом на высоком кресле судья. По бокам, в креслах, пониже его, помощники и следователи. Судья зевнул, прикрыв рот ладонью. Он сел за этот стол с раннего утра, сразу после первой обедни, и это уже седьмое дело. Он устал, и ему хочется есть. Поскорей бы это дело кончилось, и он мог бы пойти домой. Что там жена сварила на обед?..

За узким концом стола писец на треногом табурете чинит перочинным ножом гусиное перо. Пробует кончик пера на ноготь. Ну, начинайте, что ли, поскорей!

Сержант докладывает:

— Я взял эту девчонку на Малом мосту, где она украла полотняный чепец у свидетельницы.

Судья смотрит на Марион, на белошвейку, на чулочника, лениво отмахивается от залетевшей мухи, спрашивает:

— Как твое имя и прозвище?

Писец обмакивает перо вчернильницу, поднимает голову, смотрит на Марион, ждет ответ, чтобы записать его.

Марион шевелит губами, но будто невидимая сила сжала ей горло, и вместо слов раздается слабый писк.

— Громче, — говорит судья.

Марион судорожно глотает и называет свое имя.

— Признаешь ли ты себя виновной в том, что украла чепец?

Тут голос вдруг возвращается к ней, она падает на колени и, протягивая руки к судье, восклицает:

— Добрый господин, это неправда! Я только стояла рядом. Кто бы ни взял чепец, это не я.

— Поскольку обвиняемая не сознается, — говорит судья, — следует допросить свидетелей.

— Это я свидетельница, и я пострадавшая, — говорит белошвейка, выступает вперед, низко приседает перед судьей, облизывает губы и, сложив руки на животе, стоит, ожидая вопросов.

— Твое имя, прозвище и занятие?

— Николетта с Моста, ваша милость. Я белошвейка и шью женские рубашки и чепцы и продаю их с прилавка на Малом мосту, и уж тоньше работы вы нигде не найдете, хоть весь Париж обойдите, сколько там ни на есть лавок; даже на Большом рынке, где все есть, чего душа ни пожелает, таких прекрасных чепцов нет и не бывало.

— Потише, — бормочет писец. — Я не успеваю записывать.

Судья устало вздыхает и говорит:

— Расскажи, как было дело. Только без лишних слов и покороче.

— Я и так стараюсь покороче, ваша милость, я не такая, как другие, которые целый день только и делают что болтают языком, а в доме у них не прибрано, и детишки не умыты, и каша пригорела, и работа не сделана. Такие есть кумушки, что…