Лев Прозоровский - Чужие ветры. Копье черного принца

Франц скрылся в подъезде. Хозяин подвел Агату к скамейке. Жестом предложил сесть.

— Все, что случилось вчера, было только испытанием вашего мужества, — начал он вполголоса. — Вы с честью выдержали его! — И вдруг быстро спросил: — А где ваш отец?

— В море, — ответила Агата.

— Вы никому не говорили о вчерашнем и вообще о своей жизни здесь? А? — Хозяин взял руку девушки выше запястья и сжал ее.

— Нет, — солгала Агата, отнимая руку и дивясь тому странному спокойствию, которое охватило ее. — Нет, никому!

— Отлично, — выдохнул хозяин и поднялся. — Идемте со мной. — Они пошли по дорожке. — Отныне в этом доме от вас нет никаких тайн! Но никому ни о чем ни слова! Иначе будет очень плохо и вам и… вашему отцу.

«Не надо», — хотела сказать Агата, услышав угрозу, адресованную отцу, но не сказала, так как хозяин уже тащил ее наверх, в комнату Франца. Франц стоял на пороге и смотрел не на Агату, а на хозяина. Агата перехватила этот взгляд, поняла его и спокойно вошла в комнату.

Там она осмотрелась вокруг и застыла в недоумении.

Ничего интересного в этой комнате не было. С правой стороны, шагах в двух от входа, стоял радиоприемник. Если б девушка лучше разбиралась в радиотехнике, она поняла бы, что это не только приемник, но и передатчик; чуть дальше за ним стоял генератор, по стене тянулась проволока на фарфоровых изоляторах. Напротив, у другой стены, стояла койка Франца, скромная, узкая, по-солдатски заправленная серым тонким одеялом. Рядом с койкой был стол, а на нем — какая-то картотека в нескольких ящиках.

— Вот здесь находится наш зверинец, — делая шаг к картотеке, сказал хозяин. Он вынул наугад одну из квадратных картонных карточек и показал крупную надпись вверху: «Аист». На второй карточке стояла надпись «Акула», дальше — «Барсук», «Цапля»…

Агате все это показалось очень забавным. Тайна оказалась похожей на детскую игру.

— Я вижу, в зверинце остались одни надписи на клетках, — не в силах сдержать улыбки, проговорила она. — А где же сами звери?

— Они живут в разных странах, — неожиданно серьезно ответил хозяин. — В ближайшие дни я вам все объясню подробно, а теперь отдыхайте и считайте, что между нами не было никаких неприятных инцидентов.

Агату не покидало ощущение, что вежливость хозяина показная, неискренняя. Он приложил все усилия к тому, чтобы загладить последствия случившегося скандала, и теперь, видя, что его переводчица не сердится, а даже улыбается, читая надписи на карточках, он сразу замкнулся, улыбка сбежала с его лица, и почти без всякого перехода он вдруг сказал:

— Ну, я удаляюсь! Надо отдохнуть… — И вышел из комнаты.

Вместе с ним словно испарилась та атмосфера нервного подъема, в которой до этой минуты находилась Агата. Она было уже начала жалеть о том, что вернулась, и в этот момент вспомнила о Франце. Тот стоял рядом и молчал. Желая сказать ему что-нибудь приятное, Агата похвалила:

— Мне нравится у вас… Вот, оказывается, как вы живете! Скромно, совсем по-спартански…

Она еще раз обвела взглядом комнату и вдруг заметила висящую над койкой фотографию кудрявого светловолосого парня в форме солдата гитлеровской армии.

— Кто это? — с интересом спросила девушка.

— Это я, — ответил Франц. И словно боясь, что его перебьют, быстро продолжал: — Меня мобилизовали уже в конце войны… В Арденнах я попал в плен… Господин Антон взял меня из английского лагеря военнопленных к себе в услужение.

— А ваша семья?

— В Восточной Германии… Недавно выступала по радио моя мать, простая крестьянка… Они там строят новую жизнь… А я?

— А вы? — не удержалась Агата. По природе своей она была участливой и доброй — неподдельная грусть, прозвучавшая в словах парня, тронула ее. — А почему вы не бросите шефа и не уедете на родину?

— Т-с-с! — испуганно произнес Франц, прикладывая палец к губам. — Господин Антон и его помощники всюду разыщут меня… Я слишком много знаю… Но все-таки я уйду! Я уже в течение двух лет откладываю каждую лишнюю крону, экономлю на одежде, на всем, лишь бы накопить побольше денег и разделаться с шефом.

Агата вдруг покраснела до ушей. Ей стало стыдно за то, что она до сих пор считала Франца жадным скопидомом. Чтобы скрыть свое смущение, девушка взяла Франца за локоть:

— Не надо огорчаться… Я уверена, что все в конце концов будет хорошо… А теперь — идемте к морю… Мы ни разу не были там вместе!

Франц взглянул на часы:

— С радостью, но только ненадолго! Через двадцать минут у меня начнется разговор с «Енотом».

— С енотом? Кто это?

— Раз господин Антон посвятил вас в тайну зверинца, у меня нет причин скрывать. «Енот» — это один из наших корреспондентов. А теперь — пошли!

В одну минуту они добежали до любимого места Агаты — площадки на краю обрыва. Впереди, до самого горизонта, расстилалось море. Внизу, под скалой, оно было темно-зеленым, а дальше становилось все светлее и, став, наконец, голубым, сливалось с таким же голубым небом. Франц посмотрел вниз и отшатнулся.

— Страшно? — с улыбкой спросила Агата.

— Жутковато, — покачав головой, признался Франц.

— А вы знаете, что раньше берега Швеции были гораздо ниже. Каждые сто лет они поднимаются примерно на метр… Мне об этом говорил отец… А еще он мне говорил, что ветры, которые дуют на восток, рождаются в Швеции… Они возникают в виде воздушных вихревых столбов у наших скал — и потом бегут дальше… Может быть, и под нашей скалой тоже рождаются ветры…

— И летят на восток? — иронически спросил Франц.

— Да, — широко открыв глаза, сказала Агата, не поняв иронии.

— Не завидую я тем, на кого они летят!

— Почему?

— Поживете — увидите!

Если б можно было подняться так высоко, чтобы сразу окинуть взглядом водное пространство от пролива Па-де-Кале до Рижского залива, то перед наблюдателем возникла бы очень любопытная картина. Море, так же как и большой город, имеет, оказывается, свои проспекты, улицы, переулки и даже пустыри. В районе Па-де-Кале, между Дюнкерком и Дувром, движение судов настолько оживленное, что его смело можно сравнить с движением на столичных проспектах в праздничные дни; на север, к Хариджу и Ярмуту, это оживление резко падает; в районе большой отмели Доггер-банк образуется настоящий пустырь; на юго-восток от этой отмели, у берегов Голландии, Германии и Дании оживление вновь возрастает. На географических картах мира пароходные дороги обозначены пунктирами; справедливее было бы иногда обозначать их широкими линиями. Одна из таких линий вышла бы из Кильского канала в Балтийское море и раскрылась, как веер, в трех основных направлениях: на Ботнический, Финский и Рижский заливы.

Советский морской буксир «Орел» шел, по одному из этих направлений, ведя за собой лихтер — большую несамоходную баржу. «Орел» шел довольно близко к материку, временами даже ориентируясь по береговым огням. Места, в которых двигались суда, нельзя было назвать пустынными, но все же движение здесь было гораздо меньшим, чем с западной стороны полуострова Ютландия, в основании которого, как известно, лежит Кильский канал.