Римма Кошурникова - Следствие по всем правилам

— Лаптев!.. Андрей!.. — крикнула Марина, но Андрей не оглянулся.

Рассказывает Игорь Тулупчиков:

«Когда я притащил домой Максима, он уже почти нормальный был: не качался и улыбался, как человек. А то зубы скалит и пришептывает: „Здорово? Правда, здорово?!“ Совершенно одурел парнишка. Я еще раз убедился: правильно учителя нас за курево гоняют! Но у меня просто выхода не было: Максим из нашей компании самый высокий. А эксперименту, который мы с ним провели, цены нет! Во-первых, уточнили рост: дядька — с Чиру, или около того. Во-вторых, пополнилась характеристика: преступник курит „Шипку“. Окурок-то, вон, в мешке! Только бы найти этого паразита!..

Жалко, у нашего Кольки сессия, и мозги у него, конечно, заняты сейчас юрис-пру-денцией (язык сломаешь, пока выговоришь!). А вообще-то посоветоваться с ним — до зарезу надо! Только я так подумал — телефонный звонок! Надо же, прямо телепатия!

— Ты? — говорит.

— Нет, мой заместитель, — отвечаю.

— Передай начальнику, сегодня загляну.

— А как поживает юрик-пургенция?

— Остряки-самоучки нынче в цене упали. Слышал?.. Требуется образование. Начальное, как минимум, — и повесил трубку.

Я даже ничего ответить не успел. Не в настроении Николай. Обычно мы с ним дольше шпильками перебрасываемся.

Интересно, сам решил навестить или мать вызвала? Нажаловалась, поди, насчет табеля. Ну, две тройки я беру на себя, виноват: как уехал батя на курорт лечиться, маленько филонил, признаюсь. А по русскому, хоть разрежьте, нет способностей и точка! Такой родился, такой умру.

Опять отвлекся… С Николаем поговорил, иду в кухню. Там Чира сидит и пьет молоко (какой стакан по счету — неизвестно). Я его как привел, сразу матери сдал — отпаивать. А она уж старается, подливает ему: сильно любит угощать! Максим, по-моему, уже осоловел от молока: развалился, ноги до половины кухни вытянул и рассказывает про следствие. Мать слушает внимательно, сочувственно кивает, а сама, знаю, на ус мотает. И точно, только зашел, она сразу:

— Игорек, бросьте вы эту слежку! Боюсь я за вас: пырнут ножом! Такие головорезы — за рублевку дерево не пожалели!..

Началось! Ну, это я сам виноват. Чиру один на один с ней оставил.

— Без вас поймают, кому положено, — говорит и смотрит так, будто я уже в гробу лежу.

Я поддакиваю: хорошо, хорошо, не будем! А Чира не унимается:

— Тетя Аня! Мы же пионеры! Мы не можем в стороне стоять! Охрана природы — всенародное дело!

Прямо как на сборе отряда выступает!

— Всенародное-то всенародное, — мать вздохнула, — вон у нас на фабрике аллею березок высадили к маю, а поливать — никому дела нет. Мы с женщинами, пока до отпуска, воду таскали ведрами, а вернулись через месяц — всего два деревца и выжили.

Вижу, Чира снова приготовился выступать. Я ему сигналю — ногой толкаю: замолчи! А он глазами хлоп-хлоп:

— Чего пинаешься?

Мне мать пальцем погрозила:

— Отец приедет — расскажу! Ишь, волю взял! И ребенка с панталыку сбиваешь.

Слово-то какое выкопала доисторическое — „с панталыку“!

А „ребенок“ притих, ноги подобрал, понял, наконец, обстановку. В это время зазвонил звонок. Мы с Чирой наперегонки в прихожую рванули, чтобы из кухни побыстрее смотаться.

Открыли — Профессор. Я по физиономиям вообще прилично читаю, ну, а его, можно сказать, наизусть знаю. Стоит бледный, плечи опущены, ссутулился, будто рюкзак за спиной, а в глазах — тоска зеленая. Все, думаю, будет разговор, и свидетелей, похоже, не потребуется.

— Чира, — говорю, — ты мог бы еще поработать на благо общества?

— А что?

— Надо снова в роще пошарить. Может быть, дядька еще курил и где-нибудь окурок выбросил.

Скворцов согласился, но физиономия кислая, как лимон.

— Особенно возле лазейки посмотри, на остановке. Сейчас — солнце, видно прилично. Это очень важно для следствия, — воодушевляю Чиру. — А потом сразу к Лаптевым, там собираемся. Заметано?

Максим ушел, а мы с Профессором прошли в комнату. Мать выглянула из кухни и заулыбалась. Она вообще Дюху обожает: считает, что он на меня влияет в положительную сторону. Восхищается: и умный-то он, и обходительный, и вежливый! „Андрюша даже здоровается по-особому, — говорит. — Скажет: „Здравствуйте, Анна Ульяновна!“ Каждую буковку выговорит, не то что ты, охламон: „Здрасьте!“. Не поймешь, то ли здоровья пожелал, то ли чихнул.“

А Профессор мрачнее тучи, по комнате бегает, мечется. Я сразу вспомнил: летом к нам в город зоопарк приезжал. Все звери какие-то тоскливые, измученные так же вот мотаются за железными прутьями туда-сюда… И кто придумал только эти дурацкие передвижки!

Опять отвлекся. Ну вот. Вижу, пора вмешаться. Снял с елки воздушный шарик, синий, и подаю Профессору. А он:

— Кончать с этим надо! — и ка-ак трахнет по шарику! Бедняга — хлоп! — и в синие клочья. Я ему еще один подсунул, красный: пусть нервы разрядит, И его отправил на тот свет. И еще один…

А мать из кухни кричит:

— Игорь, не балуйся!

После пятого, желтого, Дюха успокоился и рассказал про милицию.

— Предлагаешь, значит, бросить? Милиция пусть разбирается?.. — говорю спокойно, а у самого все кипит внутри. — Ребят завели, столько уже сделали! Петька сейчас из рейда явится со своими. Мы с Чирой такой „сувенир“ раздобыли!

Когда я про „Шипку“ упомянул, Профессор оживился.

— Покажи!

— Смотри. Законный вещдок, точно? Кстати, ветка где? Которую Мурзик нашел?

Он как-то странно взглянул на меня и вытаскивает из кармана:

— Вот.

Тут у нас немая сцена получилась: я на него уставился, он — на меня.

— Где ты ее взял? — спрашиваю.

Профессор почему-то забеспокоился:

— А что?

— А то! Это совсем другая!.. И больше, и фасон не такой.

— Ничего не понимаю, — Дюха сел и вытер со лба пот.»

Балконная дверь отчаянно сопротивлялась. Уже были отогнуты гвозди, которые накрепко прижимали ее к косякам, из всех щелей вынут поролон — защита от ветра, открыты шпингалеты, но дверь упорно «держала оборону».

Лаптев и Бельчиков в четыре руки дергали фигурную скобу и нервничали: ведь в любой момент могли вернуться из гостей Ягодкины или Касьяновна с дедом — и такой блестящий план рухнет!

— Да она же примерзла! — счастливо сообразил Саша. — Мурзик, тащи стамеску, надо лед сколоть.

Миша покорно доставил инструмент. Он, в отличие от своих товарищей, был абсолютно спокоен. Больше всего страшит неизвестность. А когда знаешь, что тебя ожидает в недалеком будущем (например, недельный бойкот, когда, кроме кота, с тобой никто не разговаривает, или самое легкое — пара «горячих» по мягкому месту), то невольно сосредоточиваешься и для волнений просто не остается времени.