Михаил Лыньков - Миколка-паровоз (сборник)

— Внучек!

— Чего?

— А не попить ли нам с тобой чайку? Миколка на минуту задумывается. Что ни

говори, а чай соблазняет. Дед опять:

— Внучек! Баранки у меня есть… Свежие… А пахнут как, пахнут-то…

— Ну? — удивляется Миколка. — Неужели с маком?

— С маком, внучек, с маком! Ох, что за баранки! Так попьем, говоришь, чайку-то?

— А что ты думал, дедушка! Давай себе и попьем…

И поднимается Миколка на порог вагона, предвкушая, как он расправится с маковыми баранками. Они-то уж, если на то пошло, вкуснее «заячьего хлеба», вкуснее любого лакомства.

И тут-то начинаются эти самые дедовы «баранки с маком». Да еще с каким маком!

— Иди, иди, котик мой, угощу тебя!

И дедовы руки внезапно хватают Миколку за вихры. Тут только спохватится Миколка, сообразит, что попался. Но поздно. Костлявые руки деда Астапа цепкие: попадешься — не вырвешься. А дед дергает за вихры да приговаривает:

— Это тебе за лягушек! А это за пушки! Вот — с маком! Не потешайся над стариком! Не издевайся над родным дедом! Не дразни доблестного николаевского артиллериста!

Миколка уже вопит на весь вагон, уже заступается мать:

— Брось ты, человече, над ребенком измываться!

Но это лишь добавляет масла в огонь. Дед обрушивается на обоих.

— Я вам всем покажу, как героя-воина обижать! Я вам покажу, как турок бьют… Я вам покажу, как пушки заряжают… Узнаете вы у меня, что такое картечь!

Так постигал Миколка артиллерийское дело. И, видя, что все пути к отступлению отрезаны, шел на мировую.

— Помилуй, дедушка, сдаюсь!

— Ага! Сдаешься? Давно бы так! Говори, значит, кто я такой есть?

— Герой турецкой войны…

— Ну?

— И императорских орденов…

— Ну?

— Смешно, дедушка!

— Что ты смешного тут нашел, супостат?

— Ну кавалер… орденов кавалер… Вон у стрелочниковой Зоськи есть кавалер, так он же молодой! А тут дед — и кавалер. Смех — да и только!

— «Смех — да и только!»— передразнивает дед, остывая, и пускается в невеселые рассуждения: — Мал ты еще, в толк не возьмешь никак, что за кавалер и почему. Полюбуйся вот, у меня два собственных ордена, а это значит, что я императорский кавалер… Медали такие даются за проявленную в боях исключительную храбрость… — Дед говорит, словно читает наизусть. — Мне за мою исключительную, значит, храбрость. Понял?

— А разве я говорю, что нет? — успокаивает его Миколка. — Известно, за храбрость! Храбрей тебя, дедушка, поди, на всей турецкой войне не было, — лукаво добавляет он.

А это деду слаще меда. Он даже присядет и начинает разглаживать седую бороду. Она у деда довольно неказиста: с одной стороны густая, с другой — реденькая. А он знай поглаживает, осанку важную принимает. И медали снимает, внуку показывает:

— Видишь, это вот — царь Николай… А вот тут написано: «За храбрость»!

— А почему борода у царя такая потешная, на щеке обрывается?

— Глупый, да разве ж это борода? Это баки!

— А почему баки?

— Почему да почему! Потому… Это у мужика борода, а у панов-господ, значит, бакенбарды. Все генералы и офицеры такие баки носили. Даже из нашего брата-солдата кое-кто, — те, что посноровистее. Ну, а если сноровки у кого в жизни нет, баки тому только помеха: вцепится офицер, до последнего волоска повыдергает… Вот и у меня борода когда-то пострадала, наполовину выдрали…

— За храбрость, должно? — некстати спрашивал Миколка.

— Ну вот, поди поговори с тобой…

И заводил тут дед долгий разговор про то, что такое есть храбрость. И не простая там какая-нибудь, а храбрость николаевского артиллериста, который войны прошел и турецкие крепости брал.

Слушал Миколка внимательно, чтобы извлечь из той храбрости хоть кое-какую пользу для себя. А дед Астап любит, когда его подолгу слушают. И за это, глядишь, даже угостит чем-нибудь. Вот и теперь, подробно рассказав о падении турецких крепостей под ударами николаевских артиллеристов, он стал таким добрым, что предложил Миколке:

— А не пойти ли нам на станцию баранок купить?

Миколка от такого не откажется никогда. Идут они на станцию. Дед подолгу торгуется там с буфетчицей, выбирает баранки покрупнее и помягче да чтоб побольше маку на них было.

Так и мирились дед с внуком. И уж не перечил Миколка деду, и признавал его храбрейшим из храбрых, хоть втайне и сомневался в особой отваге императорского кавалера.

А тут еще произошел один случай, из-за которого потерял Миколка всякую веру в дедову храбрость.

Как-то ночью все проснулись от громких криков.

Кричал дед:

— Спасайте скорее!

Мать бросилась к лампе, все не могла никак найти ее в темноте, чтобы зажечь побыстрей. А дед не унимался:

— Скорей! Скорей! Ой, помогите!

— Что с тобой, дедушка? — кинулся к нему Миколка, спотыкаясь о табуретки.

— Ой, пропадаю! Зверюга какая-то в бороду вцепилась, стрижет, как тупыми ножницами… Не иначе — скорпион…

Миколка сразу сообразил, в чем дело, да скорехонько к деду: хвать его за бороду. Дед орать пуще прежнего:

— Беги отсюда, внучек, беги! Зверюга и тебе пальцы отгрызет!

Но Миколка тем временем уже держал «зверюгу» в руках, только из дедовой бороды выпутать ее не мог. Тут мать зажгла наконец лампу, и все увидели в дедовой бороде обыкновенного рака. В темноте заполз тот деду в бороду и запутался в ней. Едва успокоился дед Астап, пока Миколка выпутывал речного бродягу-тихохода.

— Это ж надо! Сплю я себе и вдруг слышу — шевелится что-то в бороде. Я цап рукой, а он, зверюга, как щипнет за палец, а потом за горло. Ну, думаю, сейчас голову отгрызет!

Злая спросонья мать на Миколку набросилась:

— Вечно вы с отцом раков в дом напускаете! А вот переловить потом всех до единого, так вас нету… Ох, Миколка! Из-за этого чертова рака мог деда в могилу загнать…

И смех, как говорится, и грех…

А дед Астап с той поры спокойно не мог глядеть на раков. Узнав, что днем рыболовы побывали на речке, спать не ложился и объявлял забастовку. И приходилось Миколке меняться местами с дедом, уступать ему свой топчан, а самому ложиться на полу. Ничего веселого в этом не было. Брел Миколка на дедово место и бурчал:

— А еще старый вояка! Еще из пушек по турецким крепостям стрелял!

— Пушки и раки — разные, брат, штуки, — вздыхал, оправдываясь, дед Астап.

— А еще храбрым называется! Я вон и то храбрее тебя: раков не боюсь!

— Ну что ж, против раков ты храбрец, — соглашался дед с Миколкой и долго еще кряхтел, устраиваясь на топчане.

Приключилась с дедом и еще одна история. Это когда ходили на рыбалку. Правда, и Миколка с отцом тоже набрались тогда страху не на шутку, но больше всех досталось все же деду. Пошли они как-то в свободный день рыбу ловить на речку. Хотя дед и не был особым любителем, но поскольку делать ему было нечего и хотелось поразмяться, присоединился он к рыболовам. Те в воде бредут, а дед знай себе на бережку прохлаждается да советы дает.