Михаил Лыньков - Миколка-паровоз (сборник)

злится на Бородатого.

Сбегаются тогда веселые красноармейцы. Смех, шутки. Над Бородатым смеются, да и над Жуком тоже.

— Чего вы, черти, не поделили? Можно подумать, будто Жук и Бородатый

такие уж непримиримые враги и так презирают друг дружку, что дальше некуда. И это снова таки неправда. Познакомившись с ними поближе, мы сами увидим, что они все-таки настоящие друзья. А если и форсит иногда Бородатый перед Жуком, так это больше для вида, для отвода глаз. Попробуйте-ка обидеть кого-нибудь из них, ну хотя бы Бородатого. Ох, и задаст вам Жук трепку. Десятому закажете, как обижать Бородатого или Жука. Они оба рьяно защищают друг дружку.

Кто такие, однако, Жук да Веселая Борода? Откуда они взялись? Как очутились вместе? И при чем тут красноармейцы?

Жук был обыкновенной собакой обыкновенной породы. Дворняжка. Ни какими-нибудь особыми способностями, ни талантом похвалиться он не мог. Собака — как и всякая собака. Только вот бок правый обожжен.

Это уж от походной жизни: обжег возле костра, греясь в холодную осеннюю ночь. Не ахти какой красавец и Бородатый — серая взлохмаченная шерсть; вечно в репейнике и в соломе. Рог слева наполовину обломан — след какой-то молодецкой драки. Хвост — не хвост: одна видимость, завитушка. Но борода зато — подлинная краса и гордость Бородатого. И хоть поощипана она была малость, и неровно вытянулись волосы, и репей к ней все время цепляется, — все-таки это была борода, какой надлежит обладать всякому уважающему себя козлу. За эту-то бороду и прозвали козла Бородатым… Идет — бородой трясет. Бежит — борода дрожит. Есть принимается — борода мотается. Кра-а-а-си-вая борода!

И Жук, и Бородатый были в некоторой степени военными личностями. Жук состоял в первом батальоне. Бородатый числился во втором. И ходили Они вместе с полком в большие походы. Холод ли, снег ли, зной ли, дождь — идут боевые красноармейцы, маршируют батальоны. И хоть трудно бывает в походах — ноги ноют, плечи трет ремнем, — не унывают бойцы: песни распевают, шутки шутят, гармошке молчать не дают. А если и умолкнет, бывает, гармошка, выступают батальонные весельчаки — Жук с Бородатым. И чего только не вытворяют они!

Перепрыгивает через Жука Бородатый. Жук ловчится ухватить Бородатого за бороду. Но напорется на рог, ловко отпрянет и отступит в кусты, готовясь оттуда ринуться в новую атаку. Такой ералаш иногда устроят, такую возню затеют, что хоть ты их водой разливай. Спектакль — да и только!

А кончится спектакль, ходят друзья по шеренгам бойцов, в глаза красноармейцам заглядывают. Ну, это уж каждому ясно: надо корку хлеба дать, сахаром угостить. И давали, и угощали. Любили красноармейцы своих весельчаков и никуда из батальонов не отпускали. До того любили, что даже гордились ими и нос задирали перед третьим батальоном, — в третьем не было ни козла, ни Жука.

Когда же Бородатый по своей привычке не церемониться заходил перехватить чего-нибудь сладкого в третий батальон, его сразу находили и возвращали восвояси. Красноармейцы второго батальона боялись, как бы не присвоили их веселого Бородатого, их презабавного актера. Присвоить не присвоят, конечно, а подкупить могли — очень большим сластеной был Бородатый. Особенно сахар уважал. И махорку.

Жук, тот более сознательный. Он своему батальону не мог изменить — никакие подкупы не в силах были поколебать его верности. Даже огрызался, когда замечал, что угощают его бойцы из третьего с умыслом, с корыстью. Жука оставляли в покое.

Черный Жук был также храбрее и отважнее, чем его приятель. Он не боялся стрельбы. Вместе с бойцами бросался в атаку, нес вахту в дозорах, стоял на посту. Служака он был исправный: никакой враг не смог бы подкрасться незамеченным к нашим частям даже в самую глухую ночь и непогоду.

А вот с Бородатого при первых же выстрелах весь форс как ветром сдувало. Со всех копыт бросался он в обоз, в тыл, за что его стыдили и называли дезертиром перед всем батальоном. Но разве у Бородатого есть совесть? Станет, низко голову наклонит, глазом не моргнет, только затрясет бородой да заведет свою скрипучую песню: — Бе-э! Бе-э-э…

Ну что с ним, с таким, поделаешь!

Вот какие были Жук и Веселая Борода. И не удивительно, что красноармейцы привязались к ним, подкармливали и баловали их, весельчаков, считая, что Жук и Бородатый делают первый и второй батальоны лучше третьего.

Но вскоре произошли события, о которых мы обещали рассказать в предыдущей части. Эти события затмили славу Жука и Веселой Бороды, а третий батальон начал задирать нос перед первым и вторым батальонами. Об этом и расскажем дальше.

Было тихое летнее утро. Солнце еще не успело подняться в зенит и переливалось разноцветными огоньками в росистой мураве, на полянках, на влажных листьях берез, рассыпалось золотистыми пятнышками в темноватой зелени еловых ветвей, в курчавых вершинах сосен. Когда же солнечный отсвет попадал на спелые ягоды малины, они вспыхивали, точно камни-самоцветы. И запах от них шел далеко-далеко, через лесную чащу и болотные заросли, прямо к просеке, по которой пролегла дорога. Ягоды пахли летом, солнцем, пряной муравой полян, — да чем только они не пахли! Знай одно: ешь, не ленись!

И Мишка старался. Ел, не ленился. Сперва обирал ягоды лапой, сопел, набивая рот малиной вместе с листвою, с маленькими букашками. И недоспелые ягоды попадались. А он ел и ел.

Когда подкрепился основательно, стал поразборчивее: стоит, носом поводит, выбирает ягоду покрупнее, да чтоб самой спелой была. Высмотрит в кустах такую, на которой солнце прямо переливается, нацелится, изловчась, языком и аккуратненько слижет. Глаза у Мишки жмурятся от удовольствия.

Сладкоежкой был наш Мишка.

А по дороге между тем шел полк красноармейцев. Шли батальоны, один за другим. За батальонами двигался обоз. Поскрипывали колеса, постукивая по корням сосен и елей. Иногда раздавалось лошадиное ржание. Мерно позвякивали уздечки и ведра… Полк двигался вперед.

Слышал Мишка и это позвякивание, и это ржание. Но, увлеченный своим занятием, и не задумывался даже, что бы оно могло значить. Мало ли лошадей ржет по утрам на болотистом лугу, да еще и колокольцами позванивают. Подумаешь, велика забота, очень они нужны Мишке!

А полк тем временем расположился на привал. Красноармейцы поспешили в лес: кто по ягоды, кто по воду, кто за валежником для костра. Побрел в лес и Бородастый. И Жук, известно, туда же. Не столько привлекали их ягоды, как не могли они отстать от привычной компании. Привязались к бойцам за свою походную жизнь.

Мишка уже подумывал, не пора ли ему возвращаться назад, к родной берлоге, но побаивался матери: не иначе, всыплет она ему за самовольную отлучку. Так чего торопиться?