Илья Дворкин - Голова античной богини

— Что делать? Что же делать?

Костик вдруг поглядел на дверь и чуть не заорал от неожиданной и простой мысли.

— Стас, гляди, — прошептал он, одной рукой снял с кольца тяжёлый замок, другой изо всех сил дёрнул дверь. Она с грохотом захлопнулась.

Он быстро продел в оба кольца дужку замка и повернул ключ. Всё произошло мгновенно.

Костик обернулся к Стасу. Тот поглядел на замок, на Костика — и вдруг завопил что-то радостное и непонятное. Он вцепился Костику в плечи, тряс его, тискал, вертел и всё приговаривал:

— Вот это да! Вот это номер! Поменялись, значит, местами?!

Дверь затряслась под ударами. Видно, в неё колотили ногами. Но это была крепкая, на совесть сработанная дверь. Те двое, видно, очень волновались. Они всё лупили и лупили каблуками и ругались страшными словами.

А Стас начал вдруг хохотать, и Костик, глядя на него, тоже. Они просто корчились от смеха, и вместе с этим неестественным, нервным смехом из них выходило всё напряжение, все страхи этого дня.

Они смеялись, а те, за дверью, распалялись от этого ещё пуще.

Потом Стас одёрнул рубаху и сказал:

— Айда на завод. В проходную. Там сторож сидит. С револьвером на боку. Вот смеху-то! С револьвером! У него из-под носа таскают, а он с револьвером сидит.

Мальчики говорили громко, и за дверью примолкли.

А потом вдруг заголосили жалобно и просительно. Противными, трусливыми голосами.

Но ребята уже бежали, прыгая через две ступеньки, вниз, к людям.

Витя с недоумением глядела, как по комнатушке мазанки мечется, ломая руки, заливаясь слезами, Елена Алексеевна.

Лицо её было таким необычным, такое отчаяние, такое горе было на нём, что Витя испуганно вскочила.

«Неужели кто-нибудь погиб?!» — панически пронеслось в мозгу.

Она подбежала к Елене Алексеевне, обняла её, изо всех сил прижала к себе. Сухонькое, почти невесомое тело судорожно вздрагивало.

— Украли… Украли… — в ужасе шептала Елена Алексеевна.

— Да что? Что украли? — спрашивала Витя. «Значит, никто не погиб», — облегчённо вздохнула она.

— Это ужасно!.. Какие негодяи!.. У кого же рука поднялась?

— Что украли?! — почти кричала Витя.

Будто очнувшись, Елена Алексеевна умолкла, вгляделась в Витю, словно только сейчас заметила её.

— Голову… Исчезла голова нашей статуи, нашей богини, — прошептала Елена Алексеевна и в изнеможении опустилась на табуретку. Она спрятала лицо в ладони и зарыдала так горько, что Витя испугалась не на шутку. Чтобы так плакали взрослые люди, Витя никогда ещё не видела. Она бросилась к полке с находками экспедиции и увидела — мраморной головы нет.

— Как же так? — растерянно пробормотала Витя. — А папа? Папа знает?

Но Елена Алексеевна ничего не слышала, горе оглушило её.

Витя судорожными движениями, не попадая ногами в штанины джинсов, оделась и метнулась за дверь.

Никого ещё не было, рабочий день не начался. Отец, успевший уже перемазаться машинным маслом, возился со своим «упрямым козлом», как он называл газик, что-то тихонько мурлыкал себе под нос.

Витя остановилась. Ей вдруг стало пронзительно жаль отца. Такое у него было добродушное, родное лицо! Он чему-то улыбался про себя и оттого казался беззащитным.

И небо — ярко-синее, не успевшее ещё выгореть, сделаться белёсым от жаркого солнца. А солнце висело совсем низко над утренним спокойным морем — такой огромный рыжий круг. Вокруг был покой.

Витя зажала ладонью нос, чтобы не всхлипнуть громко.

Ей хотелось, чтобы весь этот покой вокруг, пропитанный честностью, той самой честностью, которая испокон веков не знала, что такое замки, запоры и подозрительность, длился как можно дольше. Она знала, что одним словом своим разрушит сейчас всю эту жизнь, которой только и должны жить люди, потому что такая жизнь правильная. А всё другое — отвратительно. Но она ничего не успела сказать. Просто отец услышал, как плачет Елена Алексеевна.

Он резко обернулся и увидел на крыльце Витю. Видно, лицо у неё было такое необычное, что отец испугался. Он одним прыжком взлетел на крыльцо, притиснул дочку к своему мускулистому, надёжному боку, поцеловал её и прошептал:

— Не бойся, Витька, всё будет хорошо. Ты только не бойся и не плачь.

Он отпустил её и переступил порог. Через несколько минут он вылетел из мазанки с белыми от бешенства глазами. Он успел погладить Витю по голове, бормотнуть: «Найдём! Никуда они не денутся, воры, мерзавцы!» — и прыгнул в газик. Послушная юркая машина рванула с места и, поднимая осевшую за ночь пыль, стала карабкаться вверх, в город.

Проснувшиеся Серёга с Олегом метались по лагерю, выспрашивали Елену Алексеевну, Витю, поспешно натягивали штормовки.

«Андрюху бы сейчас, Андрюху!» — тоскливо подумала Витя. — Когда не надо, он вечно торчит на крыше, а теперь… Вот здесь его спокойствие в самый раз пригодилось бы! А то отца нет, Елены Алексеевны всё равно что нет, а остальные только и делают, что суетятся без толку…»

Но вместо Андрея появился в самом нелепом виде Жекете. Он шёл понурив голову, заплетая по песку ногами, а когда поднял лицо, Витя ахнула. На физиономии Федьки живого места не было — синяк на синяке.

На руках глубокие царапины, рубаха изодрана, и такие же царапины виднелись на спине.

Сперва на него никто не обратил внимания — только Витя. Слишком вся экспедиция была потрясена пропажей. Всем хотелось что-то немедленно делать, куда-то бежать, ловить… А Витя пережила это состояние. Она сбегала в дом, вернулась с двумя ватками — одна была пропитана перекисью водорода, другая — зелёнкой.

«Не зря я всё-таки в этом кружке занималась, на санитарку, — с гордостью подумала она, — девчонки из класса хихикали, а вот вам! Может, человека от заражения крови спасу!»

Жекете сперва упирался — он вообще был странный какой-то, не похожий на себя, напряжённый весь. И ещё словно ему всё равно — будь что будет. Но Витя прикрикнула на него, и он покорно стал первым Витиным пациентом. И Витя была благодарна ему за это, она мгновенно простила, ему все его дурацкие выходки и словечки. Она отважно приступила к врачеванию. Первым делом заставила его снять с себя остатки рубахи.

Федька всё так же покорно выполнил приказание. Витя мимолётно пожалела его — вокруг всё пропитано солнцем, а тут человек белый, как сметана, словно прячется от него. Удивительно! Но все эти мысли промелькнули и не задержались: предстояло главное — лечить человека.

Витя, как её учили, протёрла ссадины и царапины перекисью, та запузырилась, а Федька взвыл от боли, но тут же умолк, закусил губу. Он терпел изо всех сил. Но когда Витя принялась мазать зелёнкой, терпение его кончилось, и Жекете заорал так, что все обернулись. Витя дула на царапины и приговаривала: