Лев Остроумов - Макар-Следопыт

— Вот еще не было печали! На что мне сдался этакий клоп? У меня здесь не колония для беспризорных ребят!

Макар очень обиделся на эти слова, но промолчал: ведь он уже поступил на военную службу, а на военной службе самое главное — дисциплина.

Он только вздохнул в ответ и так сверкнул глазами, что командир невольно усмехнулся.

— Э, да ты, я вижу, малый зубастый! Ну что ж, люблю таких: у нас в команде слюнтяев не водится… Из винтовки умеешь стрелять?

— Из ружья дробью стрелял! — бойко отвечал Макар.

— Тэк-с!.. Верхом ездишь?

— Без седла, дяденька.

— Я тебе не дяденька, а товарищ командир.

— Понял?

— Понял.

— То-то же… Это хорошо, что ты без седла умеешь ездить: с лошади значит не свалишься, репку не посадишь. А только придется тебе, товарищ клоп, подучиться в седле сидеть.

— Я тебе не товарищ клоп, товарищ командир! — снова сверкнул глазами Жук.

— Не товарищ клоп? Ишь ты! — засмеялся тот. — Кто ж ты такой в таком разе?

— Я — Следопыт-Орлиный глаз!

— Следопыт? — протянул тот, нимало не удивившись. — Стало быть, ты умеешь на зверя охотиться и всякий след на земле разбирать?

— Это вот я умею.

— Хорошо, совсем хорошо. Коли так, то ты нам пригодишься. А теперь марш к Гаврюкову — вон в ту хату. Скажешь ему, чтоб выучил тебя стрелковому бою. Кру-гом!

Макар повернулся, как пришлось, и опять услышал за спиной обидный смех командира:

— Да ты и ступить толком не умеешь! Вертится, как рак в котелке! Скажешь, чтоб и выправке тебя подучил.

Мальчик что было духу кинулся в хату напротив: ему было и досадно, и стыдно. Что ж! Командир прав: уж если хочешь быть красноармейцем, так скинь с себя деревенщину! Дело оказывалось не так просто: Следопыт и шагу ступить не умел по-военному.

Он вбежал в хату и остановился удивленный: напротив двери на лавке сидел седой суровый старик; одна его нога была обута, другая — без сапога; вытянув голую ногу вдоль лавки, он обматывал ее белой тряпицей, на которой, как показалось Макару, были вышиты красные петухи.

— Чего тебе? — спросил старик медленно, морщась, словно от боли.

— Гаврюков — ты будешь, дед? — спросил Жук.

— Я. А что?

— Меня командир прислал, чтоб ты меня стрелять научил… и ходить по-военному.

— Ты из партизанов, что ли?

— Нет, дедушка, я из деревенских, — не поняв, ответил мальчик.

Дед усмехнулся и продолжал молча обматывать ногу.

— Зачем это ты ногу заворачиваешь? — спросил Жук.

— Раненая. На перевязочном пункте не до меня, и без того делов много, так я ее, сердешную, сам. Прошило ее мне нынче пулей.

Только теперь Макар разглядел, что на тряпке были не красные петухи, а кровавые пятна. Он подскочил к старику и принялся ловко помогать ему.

— Да ты, внучок, прыткий, — заметил старик, когда мальчик перевязал ему ногу, словно заправский фельдшер. — Из тебя солдат выйдет добрый… Стало быть, начальник тебя ко мне прислал? Ну, что ж, дело хорошее: пока моя нога заживет, я из тебя сделаю стрелка хоть куда.

С этого дня началась для Макара военная учоба. Гаврюков целыми днями возился с ним, ходил в степь, и там, лежа под дикой грушей, учил его разбирать и собирать затвор винтовки, вкладывать обойму в ее магазин, правильно прицеливаться и спускать курок, — сперва без патрона.

— Цель мне в глаз! — командовал он, и Макар наводил незаряженную винтовку прямо в старческий слезящийся зрачок. — Да смотри хорошенько, чтобы мушка как раз в разрез приходилась и вровень с краями. Так! Опусти дуло, куда задрал нос, бестолковый! Цель не в бровь, а в глаз! — ворчал он, когда мальчик целил слишком высоко.

— Да курок не рви к себе, а нажимай медленно, ровно, чтобы винтовку с места не сдвинуть.

Потом они начали учиться стрелять в цель. Макар оказался на редкость смышленым новобранцем: в нем сразу сказался охотник, и уже десятую пулю он всадил без промаха в деревянный улей, стоявший на расстоянии двухсот шагов от них. Гаврюков удивлялся и не мог нарадоваться таким быстрым успехам.

Не хуже пошло дело с верховой ездой и со строевой выправкой: Макару, привыкшему скакать по степям на неоседланных лошадях, не стоило большого труда понять, что такое кавалерийская посадка, как ловчей держаться в седле, поворачиваться же и становиться во фронт он научился в один день. Коротко говоря, уже через неделю из него получился красноармеец, — правда, неопытный еще в перестроениях, но уже знакомый с рассыпным строем и умевший выступать по-военному.

— Мал золотник, да дорог! — посмеивался, глядя на него Гаврюков. Ему весело было на старости лет вспомнить молодые годы, когда он обучал новобранцев турецкой войны; давно уже вышел он в отставку, и только революция снова зажгла в нем кровь и заставила поступить добровольцем в Красную армию.

Каждый день, если только конные разведчики не уходили на разведку, Макар являлся к начальнику и докладывал о своих успехах; он уверял, что стал уже настоящим красноармейцем, и упрашивал командира взять его с собой в разведку. Но командир только усмехался и прогонял его прочь, говоря, что если мальчишку подстрелят, как бесхвостого воробья, то на его командирской совести будет грех. Следопыт уходил с ворчаньем: он рвался в разведку, не теряя надежды отыскать своего пропавшего друга Егорку. Между тем время шло, и после двухнедельного стоянья на месте Красной армии приходилось отступать, так как к белым прибыли свежие подкрепления.

Узнав о предстоящем отступлении, Макар в последний раз побежал к начальнику и рассказал ему об Егорке, о том, как мальчики расстались по ту сторону фронта, у белых, как они уговорились встретиться в первой деревне на стороне красных, как Егор ухватился за плавучее дерево и пустился вниз по течению Днепра и как с тех пор о нем не было ни слуху, ни духу. Следопыт так горячо упрашивал начальника отпустить его в ночную разведку по берегу реки, что тот, наконец, сжалился и сказал, махнув рукой:

— Ну, отправляйся, что с тобой делать! Только, чур, не пеняй на меня, если из тебя потроха выпустят, как из паршивого гусенка.

Макар пулей выскочил от него и, прибежав к Гаврюкову, кинулся старику на шею.

— Дед, дед! — кричал он. — Нынче в первый раз иду в разведку!

Дед внимательно посмотрел на него и тихо улыбнулся.

— Эх ты, милый, — помолчав, ответил он. — Помнится, и я когда-то точь в точь таким же головорезом был… Поезжай, внучок, да помни: коли сел на конь, ставь свою голову на кон! Это нашего полка поговорка. В турецкую войну я ведь в кавалерии служил.

Поздним вечером команда вышла на разведку. Она разделилась на два отряда: один углубился в степь, другой же, к которому примкнул Макар, направился вдоль Днепра, держась в полуверсте от берега. Предстояло забраться подальше в расположенье белых войск и разнюхать, если возможно, как велики подошедшие к ним подкрепленья.