Анатолий Рыбаков - Неизвестный солдат

– Да, она так сказала, тогда для нее это было неожиданно. А теперь она вспомнила и утверждает: промокашку взял старшина.

– Ну что ж, – согласился я, – промокашка, безусловно, доказательство. Но, понимаешь, не единственное. Там был еще кисет. Ты его видел?

– Видел, – нетерпеливо ответил Агапов.

Мои вопросы начинали его злить. Ничего, потерпит.

– Ты видел, что вышито на кисете?

Он помолчал, и я ответил за него:

– На кисете вышита буква «К». Значит, имя или фамилия этого солдата начинается на «К». А старшину зовут Дмитрий, фамилия его Бокарев. Так-то вот.

Но на Агапова это не произвело ни малейшего впечатления.

– Это не имеет ровно никакого значения, – объявил он, – вряд ли молодой солдат занимался вышиванием. Вышивала эту букву женщина, та, что подарила ему кисет, и она могла поставить первую букву своего имени: Ксения, Клавдия...

Рассуждал он логично. По всему, неизвестный солдат – это старшина Бокарев. Но кисет, кисет... И один из солдат – Краюшкин. Славик этого не знает и, что самое смешное, не хочет знать. Он интересуется только старшиной. Он настолько убежден, что это старшина, что даже не спрашивает фамилии остальных. Ну и пожалуйста!

– Так что тебе от меня нужно? – спросил я.

– Мне нужен адрес старшины. Как ты его назвал?

Я повторил:

– Бокарев Дмитрий Васильевич.

Он вынул блокнот, ручку и записал это.

– А адрес?

– Адреса у меня нет.

– Как – нет? Наташа сказала, что есть.

– Я не знаю, что вам сказала Наташа, – я опять перешел на «вы» и тем самым пригласил и его это сделать, – но у меня их адресов нет. У меня есть только названия населенных пунктов, из которых они в свое время были призваны в ряды Красной Армии.

Так официально я все это сформулировал.

– Хорошо, – согласился Агапов, – а откуда был призван Бокарев?

– Село Бокари, Красноярского края.

Он записал, потом спросил:

– Точно?

– Не знаю, – усмехнулся я, – я при этом не был. Так значится в справке военного архива.

– Вы можете показать мне эту справку?

Ну вот, наконец он понял, что мне нельзя «тыкать».

Мне не хотелось показывать ему справку. Я даже опасался, что он положит ее в карман. От хама всего можно ожидать. Но нет, побоится, нас тут много, а он один.

Я вынес из вагончика список.

Он поднес его к очкам, взялся за ручку и блокнот. Я думал, он сейчас его перепишет. Но нет, он только сверил со списком свою запись о Бокареве. Запись оказалась правильной, и он вернул мне список. Больше его никто не интересовал. И это понятно. Ведь его не интересовал солдат сам по себе. Для него он был всего лишь исторический персонаж. И этот персонаж, видно, уже готов в его воображении, под это он и подгоняет факты. А может быть, он вовсе не историк Просто легкомысленный, поверхностный человек, организатор всякого рода сенсаций и шумих.

Как бы в подтверждение моих мыслей Агапов сказал:

– Между прочим, установлено: старшина прятался в нашем доме, на сеновале, и, выйдя оттуда, разгромил штаб.

Ах вот оно что! Товарищ Агапов, оказывается, имеет некоторое отношение к подвигу.

Он встал, положил в карман блокнот, сунул авторучку и, обращаясь ко всем и ни к кому, сказал:

– До свидания!

Кто-то из ребят что-то пробормотал в ответ. А кто и ничего не пробормотал. Этот тип всем не понравился.

Только Люда громко и насмешливо произнесла:

– Наше вам се!

«Се» обозначало у нее «сердечный привет».

Некоторое время мы сидели молча, потом Юра сказал:

– Ну ты и фрукт!

– Что ты имеешь в виду? – удивился я.

– За этим ездил в Москву?

– Попутно.

– И правильно сделал, – похвалил Андрей.

– А в чем суть? – спросил Виктор Борисович. – Я не все понял в вашем споре.

Я рассказал и саму историю, и ее суть, и почему Славик настаивает на Бокареве, привел все доказательства «за» и «против» Бокарева, «за» и «против» Краюшкина и Вакулина.

– Все же самые убедительные доказательства – в пользу старшины, – заметил Виктор Борисович.

Все согласились, что неизвестный солдат, скорее всего, старшина Бокарев. Причем Маврин выдвинул такой аргумент:

– Из этих пяти только он один и мог разгромить штаб. Остальные шоферня – они и гранаты не умеют бросать.

Но все также согласились, что надо точно выяснить и зря молодой Агапов так торопится. В объяснение его торопливости тот же Маврин выдвинул неожиданную версию.

– Выдали они нашего солдата, вот и заметают следы.

– Да нет, – решительно возразил я, – никто никого не выдавал, это вполне порядочные люди, там совсем другое.

Однако нелепое предположение Маврина оказалось предметом нашего спора.

– Все могло быть, – сказал Андрей, – в войну все было. На его месте любой бы торопился.

– Я бы не торопился, – возразил я. – Если бы кто-нибудь сказал про моего отца, что он предатель, я бы просто дал этому человеку по морде.

– А если бы к этому были доказательства? – спросил Юра.

– Я бы сказал: пожалуйста, давайте их обсудим, давайте исследуем историю каждого из пяти солдат, чтобы все было абсолютно ясно. Я бы не торопился.

– А если Славик не верит своей бабушке? – настаивал Юра. – Сейчас она хорошая, а двадцать пять лет назад испугалась немцев. Вот он и не хочет никакого исследования. Хочет доказать, что их солдат разгромил штаб, а потому, значит, они его не выдали.

– Это ты брось! – вмешался Маврин. – Раз выдали немцам нашего солдата, то и нечего защищать.

– Что же ему, родных предавать? – возразил Юра.

При всей нелепости мотива спор начинал приобретать остроту.

Я сказал:

– Отца нельзя предавать. Отцу надо верить.

– Но исторические факты?! – возразил Андрей.

– Я не хочу знать никаких исторических фактов, – закричал я, – сын не может предавать своего отца! Если мы не будем верить в своих отцов, тогда мы ничего не стоим.

– Чего ты кричишь! – сказал Андрей. – Разобраться надо, а ты кричишь. На свете есть подлецы, у подлецов есть дети. Что же этим детям – защищать своих отцов-подлецов?

Вопрос был поставлен коварно. Все смотрели на меня, ждали моего ответа. И во взгляде Люды я заметил что-то такое особенное. Видно, неважно у нее сложилось с родителями.

– Говорите что хотите, – сказал я, – но я убежден в одном: сын не может быть судьей своего отца. Если мой отец преступник, я не могу быть его защитником. Но я не могу и быть его обвинителем. Пусть его судит суд, общество, пусть его вина падет и на меня, и позор пусть падет на меня. Если я не сумею жить с этим позором, я умру.

– А он дело говорит, – заметил Андрей.

Юра скривил губы:

– В теории все выглядит красиво.

– Между прочим, – опять сказал я, – эти пять солдат считаются исчезнувшими при загадочных обстоятельствах, по их делу велось следствие. Возможно, их родным сообщили, что они дезертиры. Мы здесь похоронили героя, разгромившего немецкий штаб, а его сын ходит по свету с мыслью, что его отец дезертир. Должен он этому верить? Нет, не должен! Дезертир! Докажите, что он дезертир! Покажите этого дезертира! Где он сейчас? Если мы не верим в своих отцов, то и не должны искать их могил.