Владимир Клименко - ... В среду на будущей неделе

— Я-а.

«Чернобровый», — узнал по голосу Павлик.

— Печерица? — пренебрежительно удивился кэп-бриг. — Ты разве не знаешь, что на катере свистеть не полагается?

— Забыл.

— Смотри у меня! Я тебе не Крабов.

Рыбаки зашумели, вступаясь за товарища.

— Почему на судне свистеть нельзя? — спросил недоуменно Павлик у Митрофана Ильича.

— Гм, — помялся старый рыбак, — ну, толки такие есть… Издавна толки эти. Ну, чтобы яснее, свистеть — значит ветер вызывать… А кому он нужен, ветер? Кто ему рад?

Этого объяснения Павлику было мало. Он снова спросил:

— А почему тогда боцманам разрешается в дудки свистеть?

— Так то в дудки, не губами. И у них получается не свистение, а свиристение. Угу.

— Какая разница? — пожал плечами Павлик. Ему действительно было трудно понять: как это может быть, чтобы в наше время, в пору космических полетов, на советском судне могли верить в какие-то древние приметы?

— Это же просто выдумки, — после короткой паузы сказал Павлик.

— Выдумки? Гм, — нахмурился кок. — Ну, выдумки или не выдумки, а оно лучше, конечно, не свистеть. Нехорошо это, некультурно.

В проходе появилась темная фигура. Вблизи Павлик узнал Мыркина.

— Айда к трюму! — сказал радист. — Сейчас кое-что увидишь. Между прочим, твой земляк, — шепнул он в самое ухо Павлику. — Какой «земляк»?

— Узнаешь. Беги!

Земляком оказался телевизор. Павлик только взглянул на коричневый квадратный ящик с рукоятками и светло-голубым окошком, сразу узнал: «Енисей». Правда, земляк! Вот здорово! Посреди моря — и вдруг телевизор.

Аппарат стоял возле трюмной горловины, совершенно новый, сверкающий полировкой. Его недавно приобрели на бригадные деньги. Мыркин не мог дождаться минуты, когда вспыхнет голубой экран. Как только телевизор перенесли на сейнер, радист сразу же начал мастерить антенну: паял, пилил, гнул медную трубку в петлю. И только сегодня утром он закончил монтаж антенны, которую приспособил на высокой носовой мачте. Испытать телевизор и антенну в работе Мыркин не успел, так как бригада собиралась в долгий и далекий путь и дела были более срочные и необходимые. Радист решил испытать телевизор во время движения сейнера.

Мыркин долго возился около «Енисея», крутил ручки, поглядывая на экран. Изображение было, но его перекрывала широкая пляшущая помеха, звук прерывался. Сколько ни бился Мыркин, ничего не получалось. Наконец, Лобогрей подсказал ему: помеха, очевидно, возникла от электрогенераторов машины.

— Ладно, на стоянке где-нибудь передачу посмотрим, — пообещал радист, выключая телевизор. А механика упрекнул: — Коллекторы тебе надо почистить, искрят.

На том и разошлись, не солоно хлебавши.

Утром чуть свет бригада была на ногах. К восходу солнца сейнер пришел к месту. Наспех позавтракав, рыбаки выстроились шеренгой вдоль правого борта и принялись смотреть вперед, на едва видимую мутно-желтую полоску берега. Павлик привалился спиной к палубной надстройке и поглядел в ту же сторону.

Ночью, очевидно, прошел дождь: палуба была мокрая, прохладная. Кое-где к густо-синему небосводу клочьями ваты прилипли одинокие рыжие тучки. Море ярко искрилось под лучами большого оранжевого солнца. Вода была синяя, гладкая, без единой морщинки.

«Альбатрос» стоял. Мотор работал глухо, но палуба вздрагивала крупно, как в ознобе. От этой тряски воздух казался еще прохладнее. Павлик зябко кутался в пиджак Митрофана Ильича.

Рыбаки всем своим видом выказывали нетерпение. Митрофан Ильич молча, настороженно глядел вдаль. Мыркин, запахнувшись в матросский бушлат, умостился на неводе, свесив с площадки босые ноги с широкими ступнями. Чернобровый Печерица сидел на столбике кнехта рядом с Лобогреем, завернувшись в прорезиненную куртку. Брага, полосатый, как зебра, стоял около борта, держась рукой за стальной трос, идущий к макушке мачты. Боцман то и дело бросал выжидающие взгляды на капитанский мостик, где с биноклем у глаз замер огромный, неуклюжий Глыбин.

— Вот это косячок! — восторгался Печерица, азартно потирая смуглые ладони. — Центнеров на полсотни, не меньше! Смотри, смотри, какая густота! — толкал он локтем Лобогрея.

Мыркин скептически усмехнулся:

— Подумать только, уже на весах умудрился прикинуть! Курочка, как говорится, еще в гнезде, а он яички считает…

Павлик напрягал зрение, но ничего не видел, кроме гладкой водной поверхности, пересеченной полоской далекого берега. В одном месте кружились птицы.

«О какой рыбе они говорят? — недоумевал Павлик. — Где же она? Что они, сквозь воду видят?»

О борт «Альбатроса» тихо, как жеребенок, терся остроносый баркас. Павлик до этого видел его бегущим за кормой сейнера на длинном пеньковом буксире. В баркасе находились двое рыбаков: Гундера и Тягун. Иван Иванович недовольно морщился, кусал губы. А Тягун стискивал руками вальки весел и был напряжен так, словно готовился к прыжку.

— Тянет резину, тянет, — басовито ворчал Иван Иванович, поглядывая на Глыбина. — Чего тянет?

— Ждет, чтобы рыбешка села, — в тон ему вторил Тягун.

Начали роптать и остальные рыбаки. Только Глыбин был невозмутимо спокоен и неподвижен.

— Хватит уж волынкой заниматься! — крикнул Лобогрей.

Крик рыбака будто пробудил Глыбина. Он отнял от глаз бинокль и что-то сказал в переговорную трубу. Сощурился, глянул вперед и скомандовал:

— Приготовиться к замету! [6] Замет — облов косяка рыбы.

Брага вмиг оказался на корме «Альбатроса» и проворно взлетел на площадку, словно его подбросила пружина. Мыркин метнулся за надстройку, а Митрофан Ильич, Лобогрей и Печерица схватили по увесистому булыжнику и замерли у борта. Иван Иванович, с виду спокойный, но с разгоряченным лицом, крикнул на палубу:

— Печерица! Эй, Печерица! Что ты камни хватаешь? Тащи пеламидные чучела! Да живее, живее! Вот рохля!

Павлика будто кто толкнул в плечо: «Рохля»! Печерица — тот самый Рохля?! Но, охваченному общей суетой и волненьем, ему некогда было сейчас ломать над этим голову. Мысль, молнией вспыхнувшая в мозгу, так же мгновенно пропала. Павлик бросился к трапу и замер на спардеке. Теперь и он заметил рыбий косяк. Правее форштевня [7] Форштевень — носовая оконечность судна. вода была покрыта легкими всплесками, будто в том месте капал невидимый дождь. Над косяком кружилось великое множество чаек. Птицы, складывая крылья, камнем падали вниз. Те, которым посчастливилось схватить неосторожную рыбешку, смешно дергали длинноклювыми головами, проглатывая добычу. Воздух дрожал от суматошных, голодных криков чаек.

— Внимание-е! — прогудел Глыбин. Сказал он это так, как будто пятерней выковырнул слово из самой груди. Занес над головой растопыренную руку, подержал ее немного возле уха, а потом резко бросил к бедру: — Отдавай!