Ростислав Кинжалов - Воин из Киригуа

Хун-Ахау и Иш-Кусам еще были в пути, когда забрезжил рассвет. Весело подсмеивался Хун над ночными страхами жены, но и она скоро о них позабыла. Вот уже первые лучи солнца заблестели в капельках росы. Роса быстро высыхала. Воздух наполнялся запахом цветов. Время от времени Иш-Кусам останавливалась и срывала маленькие белые лилии или толстые стебли тишсулы*, увенчанные пучком душистых светло-пурпурных цветов. Но вскоре ей пришлось бросить свой букет, чтобы освободить руки: на пути им встретилась поляна, поросшая йаш-пайальче*, травой, очень полезной для заживления старых ран. Ее можно было продать в Копане.

Теперь Иш-Кусам уже не пугалась, а как ребенок радовалась неожиданно вылетавшим из-под кустов пестрым фазанам или маленьким попугаям. Птицы встревоженно кружились на месте, пока путники не проходили мимо. Но долго смотреть на них не было времени. Солнце поднималось все выше, и нужно было торопиться.

Замедлили они шаги только тогда, когда показался вдали, за рекой, акрополь Копана, вознесшийся над окрестной долиной.

Окраины великого города были застроены хижинами бедноты, мало чем отличавшимися от хижин Чаламте. У входа в одну из них, покосившуюся, имеющую вид давно заброшенного жилья, стояла пожилая женщина. Ее доброе лицо понравилось Хун-Ахау, и он обратился к ней с просьбой разрешить ему и его жене переночевать в ее доме. Он понимал, что за один день не найдет брата Укана.

— Почему же нет, — ответила женщина. — Мой дом стар, во для вас в нем найдется место. Только угостить мне вас нечем. — Она скорбно вздохнула и продолжала: — Боги послали мне только одного сына. Он работал на постройке нового храма, под его руками камень оживал. Жрец говорил, что мой мальчик много о себе возомнил и разгневал богов. Потому-то на него и упал тяжелый камень. И теперь мой сын в Шибальбе*, царстве мертвых…

Иш-Кусам порывисто обняла несчастную мать, а Хун-Ахау незаметно положил в уголке хижины кусок оленины. И они пошли дальше, обещая вечером возвратиться.

Чем ближе к центру города, тем богаче становились постройки — видимо, жилища знатных людей. И с каждым шагом Иш-Кусам все ближе прижималась к мужу, пораженная и испуганная всем тем, что она видела сегодня впервые в жизни.

Наконец они вышли на широкую площадь, раскинувшуюся у подножия акрополя — большого искусственного холма, воздвигнутого в центре Копана. На нем высились несколько ступенчатых пирамид. Каждую венчало здание храма-святилища, украшенное большим гребнем.

На площади и по лестницам, ведущим в акрополь, сновало множество людей; был рыночный день, и в город сошлись жители окрестных селений. Наши путники быстро смешались с толпой. Никто не обращал на них внимания.

Там и сям, в разных углах площади, возвышались стелы. Каменные лица древних повелителей бесстрастно взирали на проходивших; их руки крепко сжимали символы власти. Иш-Кусам хотелось рассмотреть их, но муж торопился.

Они поднялись еще по одной лестнице, обошли угол огромного храма и оказались на новой площади. С левой стороны она заканчивалась обрывом. За извилистым руслом реки внизу, среди куп разбросанных по равнине деревьев, виднелись белые здания — загородные дворцы знатных людей Копана. Только теперь путники поняли, как высоко они поднялись от окраины города. Далеко вокруг простирались поля, хижины селений, рощи…

От вида, раскрывшегося перед их глазами, оторваться было трудно. Хун-Ахау почувствовал, что и его захватил могучий город, — Копан был не похож ни на далекий Ололтун, ни на Тикаль. И они шли дальше, с любопытством поглядывая по сторонам.

Вдруг Иш-Кусам испуганно остановилась. Перед ними была широкая лестница; она вела к еще одной площади. По обеим сторонам этой лестницы стояли большие каменные ягуары со страшными оскаленными мордами. Каждый из них вытянул в направлении лестницы лапу, оба точно вздыбились. На оранжевых туловищах этих чудовищ были сделаны специальные углубления, в которые были вделаны полированные диски из черного обсидиана, точь-в-точь как пятна, которыми природа разрисовала шкуры ягуаров. Благодаря этому статуи казались совсем живыми. Они-то и испугали Иш-Кусам.

— Хун, я боюсь, — прошептала она.

— Глупенькая, это же не звери, это только камень. И сделали из него ягуаров человеческие руки. Быть может, над ними работал и сын той доброй женщины, которая обещала нас приютить.

Иш-Кусам виновато улыбнулась, но все же заторопилась, чтобы скорее уйти от страшных скульптур. Они поспешили дальше и, запутавшись в переходах, спусках и подъемах, не заметили, что повернули назад. Наконец муж и жена вышли на какую-то новую, небольшую и узкую площадь. С одной ее стороны раскинулся стадион для игры в мяч. С другой — начиналась очень широкая лестница. На стадионе, видимо, упражнялись игроки; слышались голоса и удары тяжелого мяча. Хун-Ахау отвернулся. Он слишком хорошо помнил, чем оканчиваются подобные игры. Отвернулся — и остановился как вкопанный…

Много прекрасных зданий видел Хун-Ахау в Тикале. Но при виде этой лестницы и он замер в изумлении. Перед первой ее ступенью стоял алтарь, украшенный гигантской змеиной маской, и стела. Но не они были самыми замечательными украшениями лестницы. Все ее ступени покрывала причудливая вязь иероглифов; каждый из них был замечательным по тонкости рисунка, вся же эта гигантская надпись рассказывала о наиболее значительных, подчас выдающихся событиях в истории Копана на протяжении почти двух столетий.

Но не иероглифы, которых ни Хун-Ахау, ни Иш-Кусам не умели читать, поразили их — с обеих сторон лестницы, на широких балюстрадах, высилось множество скульптур: одни из них изображали извивающихся змей, другие — птичьи головы. Среди иероглифов были также размещены на рельефах отдельные фигуры людей. Они, полулежа в небрежной позе, казалось, отдыхали, внося разнообразие и еще больше украшая покрытую письменами лестницу.

Но и это было еще не все. Через каждые десять ступеней в центре стояли троны, на которых восседали каменные владыки в нарядных одеяниях; на головах у них красовались шлемы с пышными плюмажами. Рука мастера точно передала все мельчайшие детали. Яркие краски, наложенные на скульптуры, играли в солнечных лучах, как радуга.

Смешавшись с толпой, зачарованные, поднимались по ступеням чудесной лестницы Хун-Ахау с женой. Им даже немного страшно было становиться на камни, так пышно разукрашенные.

На одной из широких площадок работало человек десять рабов. Они укрепляли выступ, на котором возвышалась статуя какого-то божества. Прохожие равнодушно проходили мимо, не оглядываясь на работавших. Один из рабов, совсем уже старик, страшно худой, внезапно упал. Тотчас надсмотрщик, подняв палку, бросился к нему. Но в это время со стороны стадиона раздались громкие крики. Видимо, игра пришла к концу. И надсмотрщик, решив, что упавший не уйдет от наказания, отбежал в сторону, чтобы посмотреть, что происходит на стадионе.