Софья Радзиевская - Тысячелетняя ночь

Мальчик уцепился за ветку, болтая свободной ногой, приставил козырёк ладони к глазам и взволнованно закричал:

— Блестят, Улл, как жар горят! Сейчас с горы вон спустятся и тут будут. Вот посмотреть!

— Гуг, — боязливо отозвался снизу второй голос, — бежим в лес подальше…

— Нет уж… Никогда таких красивых рыцарей не видел… Беги сам, если хочешь.

— Тогда уж и я не побегу, Гуг, — уныло заключил второй мальчик и, вынырнув из кустов, подошёл к дереву. На нём были такие же лохмотья, а голос столь похож, что можно было подумать: уж не разговаривает ли кто шутки ради сам с собой?

— Слезаю, Улл, — донеслось сверху. — Сейчас они будут здесь — вот здорово-то!

В несколько быстрых и ловких прыжков мальчик спустился. И тут самый внимательный наблюдатель не смог бы сразу их различить: прямой тонкий нос, тёмные глаза и небольшой красивый рот Гуга в точности повторялись на лице его брата. Вот только взгляд первого мальчика был более смелым и всё выражение лица его дышало независимостью в отличие от робкой мягкости Улла. Но лёгкое это различие затушёвывалось одинаковой дикостью лесных неприрученных зверьков, сквозившей в их голосах и движениях.

Место для наблюдения было выбрано удачно: дорога здесь расширялась, так что всадники — они как раз показались из-за поворота — ехали по двое в ряд. Мальчики, собравшиеся было юркнуть в спасительную ореховую гущину, так и застыли от восхищения: в переднем ряду ехал высокий пожилой рыцарь в коричневом дорожном платье и жёлтых сапогах с загнутыми носами. Лёгкая дорожная кольчуга из мелких колец защищала его тело, спускаясь почти до колен, кольчужная же сетка падала с коричневой шапочки на плечи, оставляя открытым только весёлое румяное лицо. Рядом с рыцарем на стройном вороном коне ехал красивый юноша в зелёном бархатном костюме и шапочке с длинным фазаньим пером. Кольчуги на нём не было, и острые глаза мальчиков успели заметить на его спине плохо скрытый небольшой горб.

Господ окружали слуги, блистающие панцирями и оружием, видно было, что путники могли постоять за себя.

Тесно прижавшись друг к другу и едва дыша от волнения, мальчики смотрели на них, не сознавая собственного убожества, ещё более разительного вблизи господской роскоши и блеска. Братья так и остались бы незамеченными, но конь горбатого юноши, поравнявшись с развесистым кустом, из-под которого они выглядывали как из норки, вдруг захрапел и подался в сторону: блестящие огоньки ребячьих глаз показались ему подозрительными.

— Что там такое, Эгберт? — вскричал пожилой рыцарь и привычно быстро схватился за рукоятку меча. Горбатый юноша приметно вздрогнул и, не отвечая, посторонился, пропуская отцовского коня поближе к подозрительному месту — похоже, избыток храбрости его не тяготил. Но тут же в глазах его сверкнуло любопытство:

— Ей богу, — воскликнул он высоким резким голосом, — в жизни не видал двух борзых щенят более похожих друг на друга, чем эта пара!

Наклонившись с седла, горбун минуту внимательно рассматривал застывших от неожиданности детей.

— Пет, — сказал он, вдруг выпрямляясь, — спрячь-ка эту дичь в мешок, я устрою с ними дома кучу весёлых выдумок, — и, не интересуясь тем, как будет выполнено его приказание, поскакал дальше.

В смертельном ужасе ребята как зайцы кинулись в лес и лишь после долгих поисков слуги наткнулись на одного из них, забившегося в дупло старой ивы над ручьём.

— Дрянь этакая, счастья своего не понимает! — ворчал озлобившийся от долгой беготни Пет и, грубо вытащив мальчугана из дупла, толкнул его так, что он жалобно вскрикнул и заплакал. Тотчас же кусты зашевелились, из них выскочил Гуг и со сжатыми кулаками кинулся на Пета.

— Пусти Улла! — воинственно закричал он. Но тут второй слуга проворно обернулся, ухватил его за шиворот и ловко накрыл сеткой для ловли птиц.

— Так-то спокойнее будешь. — смеялся, затягивая петли. — Не хочешь брата бросать? Молодец. Смотри-ка, Пет, чем не соколёнок? О, чёрт!.. — крепко ударив пленника, он замахал рукой: «соколёнок» умудрился хватить его зубами за палец.

Слуги быстро нагнали неторопливо ехавших господ. Старший из путешественников оглянулся на болтавшуюся за их сёдлами живую добычу.

— Напрасно ты с этим связался, Эгберт, — промолвил небрежно. — Кто знает, чьи они? Мне не нужна ссора с их господином…

Горбун, лениво пожимая плечами, ответил:

— Чьи бы они, отец, ни были, кому какое дело до пары щенят? Мало их, что ли, плодится в любой деревне…

А как к этому относятся сами похищенные, их родители? Такая «странная» мысль не пришла, да и не могла прийти в голову благородным рыцарям. Разве считаются с горем собаки, если господину понравились её щенки?

«В те времена белка могла перейти всю Англию с запада на восток, нигде не спускаясь с зелёных ветвей на землю, так велики и густы были леса», — писал древний летописец.

И это не было большим преувеличением — лес тянулся бесконечно. Лошади шли и шли мерным шагом, и за сёдлами рослых слуг качались две маленькие детские фигурки. На привалах мальчикам развязывали руки. Остерегаясь острых зубов одного из «зверьков», Пет протягивал им по куску хлеба и по кружке воды — тем заботы о пленниках кончались. Братья не просили освободить их и вообще угрюмо молчали, но вечерами, лёжа рядом со связанными руками, тихо о чём-то шептались. Иногда один начинал тихо плакать, тогда другой скрипел зубами.

— Перестань, — говорил он, — всё равно убежим, я придумаю — как.

— Ты придумаешь. — доверчиво соглашался другой.

Потом они засыпали, и во сне медленно высыхали полосы слёз на щеках Улла. Веки Гуга под нахмуренными бровями были всегда сухи.

Наконец пасмурные объятия леса разжались и освобождённая дорога направила свой проворный бег по полям, желтевшим копнами не убранного ещё хлеба. В этом месте звонкая речка Дув, приток полноводного Трена, описывала большую дугу, обходя группу убогих хижин деревушки Локслей. Дальше скалы сжимали реку, она сердито вскипала в крутых берегах и швыряла клочья пены на спускавшиеся к воде каменные уступы.

Дорога, покинув поля, извиваясь, взбиралась по этим уступам и на самой вершине круто обрывавшейся скалы подходила к высокой каменной стене. За ней был угрюмый замок под красной черепичной крышей. Отсюда, сверху, в голубоватой дымке лесов, за сверкающей излучиной реки бедная деревушка казалась беззащитной. Замок же, весь сжатый, подобранный, ощетинившийся зубцами и башнями, был похож на хищного ястреба, готового и напасть и отразить любой удар. Едва подъехали к нему запылённые путники, как громкий звук трубы, требовательный и нетерпеливый, возвестил об их прибытии. Сторожевой воин в угловой башне громко закричал, взмахнул руками, и по стене тотчас забегала стража, тяжёлый подъёмный мост отделился от стены и, громыхая цепями, лёг поперёк глубокого, наполненного водой рва — кованные железом ворота, толстые, как коридор, впустили всадников во внешний двор, другие, ещё более массивные и крепкие, — во внутренний, к самому замку.