Михаил Самсонов - Тайну хранит пещера

Дедушка тихонько сжал руку внуку.

— Не надо говорить, не надо! Потом все расскажешь. Потом

Уж кто-кто, а он знал, что эта река никогда не отдает своих жертв…

Теплов отошел, сел за деревом, рассматривая найденный пасечником клинок. Эфес инкрустирован платиной, золотом, драгоценными камнями, на стальном полотне — высеченные арабские письмена.

«Немало лет ему… Но как он попал сюда, в горы, вместе со своими собратьями?»

Дедушка промыл царапины, густо покрывшие все тело Шарафа, какими-то настоями из трав, перевязал его, предварительно приложив к ранам «самое лучшее лекарство» — майский горный мед.

— Слава аллаху, переломов нет, — только и повторял он, вспомнив давно забытого аллаха, — ас этим мы быстро справимся.

Уже к утру Шараф настолько хорошо почувствовал себя, что хоть снова отправляйся в горы.

Друзья, спрятавшись за палаткой, давно уже поджидали, когда проснется Шараф. И, увидев, что он ворочается, мигом оказались рядом.

— Вот молодец, Шараф, что быстро поправился, — осторожно обнимая друга, ликовал Саша. А Арменак только пыхтел и протягивал Шарафу огромную кобру.

— С собой возьмем… в школу… в биологический кабинет… Вот как только сохранить ее, чтобы не испортилась? — И Арменак растерянно похлопал глазами.

Шараф улыбнулся.

— А мед зачем? Это же самое лучшее средство! Так забальзамируем твою кобру, тыщи лет пролежит.

— А дедушка даст мед?

— И мед даст, и флягу… Он же добрый! А для такого экземпляра ничего нельзя пожалеть. Такие кобры встречаются редко и водятся, в основном, только в Индии. Их называют «королевскими»…

К радости школьников, Нуритдин-ака разрешил взять и мед, и бракованную флягу.

— Раз нужно для науки, для пионеров и комсомольцев, берите. Давайте я вам помогу…

— А теперь пишите письмо в школу, что с ней там делать… — приказал он ребятам, когда змея очутилась во фляге. — Мы ее с первой же оказией отправим в город.

Письмо Ивану Степановичу — преподавателю биологии, сочиняли все вместе. Просили змею положить в пустой аквариум, что стоит в углу, заспиртовать ее, мед выбросить, флягу сдать в металлолом.

Вечером, по обыкновению, все собрались у костра, договорившись, что про события последних дней не будет сказано ни слова, пока Шараф окончательно не поправится. Тем более, о гибели страшного старика.

А говорить больше ни о чем другом не могли. И сидели молча, наблюдая за жадными языками пламени, с треском и хрустом пожиравшими сухой хворост.

Вдруг Жучка сердито заворчала, шерсть у нее дыбом поднялась на загривке, и со злобным лаем собака бросилась в темноту. И в тот же миг в отблесках костра, как из-под земли, появился старик. Он в неизменном халате и белой чалме, в руках — большой и, видно, тяжелый узел.

— Это он! Он! — в ужасе закричал Шараф. — Хватайте его! Он хотел убить меня!

Словно подкинутый пружинами, Теплов вскочил, сунул руку в карман и сделал шаг к неожиданному пришельцу. Тот спокойно поднял руку, останавливая его.

— Я — не он, — тихим голосом произнес старик и опустил узел на землю.

Нуритдин-ака молча показал гостю на кошму, протянул пиалу с чаем. «Как же так? Упасть со скалы в реку, значит побывать на том свете. A с того света не возвращаются…»

Но гостю вопросов не задавали. Ждали, что сам скажет. Было тихо. Только потрескивал костер, да с гор доносилось уханье филина.

— Бисмилля-ар-рахман-ар-рахим— во имя бога милостивейшего милосердного! — прошептал загадочный горец. Нуритдин-ака опять протянул ему наполненную до половины пиалу. Старик молча принял ее, сделал маленький глоток, оглядел всех отсутствующим взглядом, поставил пиалу перед собой, опустил низко голову, закрыл глаза.

Казалось, что он так и заснул, сидя. Но старик вдруг заговорил, не поднимая глаз, будто не кому-то он рассказывал пережитое и прожитое, а для себя перелистывает страницы долгой жизни.

…Февраль был теплым, а в начале марта в диких горах Восточной Бухары вдруг круто похолодало. Над горами плыли низкие тучи, высеивая крупный снег. Тропы занесло. Хребет Сарсорьяк, горы Ак-Тау спрятались за плотной белой пеленой. Полновластным хозяином по земле носился пронзительный, холодный ветер.

Измученный долгим и трудным переходом, непогодой караван Сейид-Алим-хана, растянувшись на узкой тропе, продвигался очень медленно. И люди, и кони шли, что называется, на пределе.

Привыкшие к горам вьючные животные выбились из сил на обледеневших каменистых тропах.

На сером в яблоках жеребце, покрытом тигровой шкурой, ехал Сейид-Алим-хан. Конь — сильный громадный красавец легко нее хозяина, одетого поверх обычной одежды в соболевый тулуп.

Впереди, сзади бухарского владыки сотни отборных конников-джигитов — охрана эмира. Свирепые телохранители на чистокровных карабаирах и кашгарских иноходцах прокладывали повелителю дорогу.

Сквозь дикое завывание слепящей метели донеслись громкие, встревоженные голоса.

Эмир Сейид придержал повод, чуть повернул голову. Подлетел юзбаши, доложил:

— В пропасть сорвалась лошадь с продовольствием и два человека.

Повелитель сурово свел брови, глаза сузились, шпоры впились в запавшие бока коня.

— Вперед! Никаких остановок! Только вперед! — властно крикнул он.

Юзбаши так перевел для себя эмирский приказ: сорвавшихся с тропы, отставших, замерзающих оставлять на волю аллаха.

— В-пе-е-ред! — пронесся приказ по колонне.

Беглецы безжалостно гнали животных. Красные шли по следу. Где-то с грохотом сорвалась снежная лавина, точно гром прогремел в суровых горах.

Дозорные миновали шаткий мост. Прядая ушами, прикусывая удила, прошел и конь эмира. Уже добрая треть каравана миновала переправу, как за пеленою снега раздались выстрелы. И тут же горы задрожали от грозною— «У-р-а-а!». Казалось, сами скалы шли в бой на остатки когда-то могучего воинства эмира.

На мосту — пробка, давка, вопли. В пучину, рычащую стоглавым зверем, падали яки, лошади, люди. Их тут же уносил ледяной поток.

Эмир, чувствуя свое бессилие, и не пытался организовать оборону. Отдав приказ уничтожить мост, он, бешено нахлестывая плеткой коня, не оглядываясь, умчался вперед.

Позади ухнул взрыв. Люди, кони, остатки моста взлетели в воздух.

За яростным воем ветра предсмертный вопль сотни людей почти не был слышен. Ветер и оплакал их, и сотворил прощальную молитву. Его слышали одни каменные исполины в накинутых на плечи снежных саванах.

Памятуя приказ повелителя: умереть, но сохранить секретные документы эмирата, начальник канцелярии домулло Хасан-хан в суматохе на мосту незаметно увел с десяток навьюченных яков за скалы. Следы их укрыла густая завеса снега.

Под вечер снегопад прекратился. Выбрав защищенную скалами площадку, беглецы решили заночевать. Слева — отвесные суровые скалы тонули в облаках, справа — мрачное ущелье. Там глубоко внизу несся свирепый Вахт. Голодные, уставшие животные жались к скалам. Люди промерзшие, голодные, злые сидели в укрытии, прижавшись друг к другу.