Д. Графт-Хансон - Убежище идола

Отсюда до города было только две мили, тяжкий путь завершен. Постояв немного, Нана Оту пошел прочь. Тропа, протоптанная ногами сотен паломников, повела людей в Манкесим…

— Кто это?! — в испуге вскрикнула Опокува: темная масса людей виднелась в отдалении.

— Как кто? — не понял Боафо. — Люди, конечно.

— Они что, из города? А почему они так стоят? Почему не подходят?

— Не знаю… Может быть, они хотят встретить нас при входе в город… — Боафо неопределенно пожал плечами.

И тут же Опокува сказала, словно подслушав его мысли:

— Не знаю… не думаю… Почему же они тогда не приветствуют нас, не радуются? Если бы они радовались, мы бы услышали…

— Ладно, увидим, — прервал их разговор Агьяман.

Нана Оту думал так же, как Опокува. Странная встреча… Вот они уже совсем близко, можно их разглядеть — это были в основном женщины. Все, как одна, в трауре — черные, темно-коричневые одеяния, печальные лица…

— Ты сказал, что они нас встречают, — Опокува толкнула в бок Боафо. — А почему тогда они в черном?

Боафо молчал. Нана Оту и старейшины встревоженно переглянулись. Но не цвета одежды больше всего их смутили. Их смутило молчание женщин, полное молчание, с каким они ждали отряд. Люди Наны Оту замолчали тоже. Мертвая тишина нависла над священной тропой.

Медленно подходил отряд к одетым в траур женщинам. Никто не говорил ни слова. Ребята на всякий случай старались держаться поближе к вождю. «Конечно, они все знают, — думал Агьяман. — И что мы вошли в заповедный лес и что отряд разрушил убежище идола. И зарево наверняка было видно из Манкесима». Агьяман оглянулся. Дым стлался по небу, до сих пор отмечая место лесного пожара…

Наконец обе процессии встретились. Женщины чуть отступили, давая дорогу воинам. Нана Оту приветливо улыбнулся. Но ни одной улыбки не получил он в ответ. Женщины молча, враждебно уставились на вождя Абуры. Нана Оту опустил голову: их молчание не было для него загадкой. Ведь он был одним из них, он родился на этой земле и хорошо знал законы племен.

Очень осторожно, стараясь никого не задеть, не толкнуть, повел Нана Оту свой отряд сквозь толпу женщин. Он знал, что теперь будет. И вот сзади, по левую от него руку, раздался громкий плач, плач перешел в рыдание. Нана хотел остановиться, обернуться, утешить, но понимал, что этого нельзя делать. Ровным шагом продолжал он идти вперед. Рыдания раздавались теперь справа, сзади, где-то далеко впереди. Шаг, второй, третий — и вот он уже окружен женщинами, бьющимися в истерике.

Нана Оту все понимал. Он признавал свою вину, ее чувствовал. Он нанес удар женщинам Манкесима, тяжкий удар, но что он мог сделать? Он был в ответе за ребятишек и должен был их спасти. Нана высоко поднял голову: пусть все видят — он не мог поступить иначе. Но горе женщин было так велико, лица искажены такой болью, что вождь Абуры снова склонил перед ними голову.

Наконец он прошел сквозь толпу, и отряд его прошел тоже. Только женщины не оставили их в покое. Они двигались вслед за воинами, оглашая лес своими рыданиями. И вдруг пронзительный женский вопль врезался в эти рыдания, заглушил их и вслед за воплем тот же голос запричитал на звенящей, высокой ноте:

Не успела она закончить, как другой голос, молодой и сильный, подхватил ее плач:

Плач окончился. Притихшие было рыдания взвились с новой силой. Нана Оту шел, сжав зубы, и чувствовал, что силы оставляют его. В глазах его стояли слезы, еще немного — и он выкажет слабость, недостойную вождя Абуры. Но дом, отведенный ему, был уже совсем близко, и мысль эта укрепила слабеющие силы вождя…

Утром Боафо проснулся раньше всех в доме. Он и сам этому удивился: так смертельно устать, так измучиться — и проснуться ни свет ни заря! Поразительно… Он закрыл глаза, постарался снова уснуть, но из этого ничего не вышло. Пришлось встать, выбраться из темной комнаты — осторожно, чтоб не разбудить друзей, — и отправиться умываться. Впрочем, скоро он услышал чьи-то шаги, тихие голоса — дом просыпался, значит, не так уж он рано встал. Но отчего же тогда совсем темно? Боафо вышел на веранду, глянул на небо и, забыв про умывание, бегом побежал назад, в комнату. Он потряс Опокуву за плечо, дернул Агьямана за ногу:

— Эй, вы, вставайте! Пошли скорей за мной: что покажу!..

Ребята оделись, выскочили вслед за Боафо на веранду.

— Ну, видите? — торжествующе сказал Боафо, показывая на небо. — Видите, какие тучи? Дождь! Будет дождь! Сегодня!

— Да, да, — закивал Агьяман.

— Точно! — обрадовалась Опокува. — Небо — как уголь…

В другое время мальчишки бы рассмеялись: скажет тоже — «как уголь». Но теперь было не до смеха: засуха! Они молча смотрели на небо. Темным-темно было вокруг, словно шаловливый ребенок закрасил лик неба черной густой краской — до самого горизонта. Черные тучи плыли медленно и грозно, наполненные влагой, готовые пролиться дождем. Никогда прежде ребята не видели таких тяжелых туч — как могли они держаться на небе, не рухнуть наземь? Солнце чуть-чуть просвечивало сквозь мощную их гряду. День походил на ночь — ночь без луны и без звезд.

— Не будь я Опокувой, если сегодня не хлынет дождь, — азартно сказала Опокува и поежилась от утренней прохлады.

— А разве мы не сегодня возвращаемся в Абуру? — спросил Агьяман.

— Сегодня, — подтвердил Боафо. — И никакой дождь нам не помеха. Или ты не слышишь, как собираются в доме?

— Да не в этом дело! — зашептала Опокува. — Вся эта история с идолом, а главное — вопли женщин, эта толпа… Вчера вечером я слышала, как Опанун Фунн советовал сразу же возвращаться в Абуру, ни на день не задерживаться…

— Конечно, мы успеем добраться до дождя… — беспечно сказал Боафо.

— Да, кстати, — оживился Агьяман, — помните, жрец обещал Нане Оту, что все будет в порядке: засуха скоро кончится? Значит, она и впрямь вот-вот прекратится.

— Но он же не сказал, что дождь будет сегодня… — хмыкнула Опокува.

— Или в какой-нибудь другой день, — подхватил Боафо.

— Значит, это может быть и сегодня! — засмеялся Агьяман.