Михаил Матюшин - Сокровища ангуонов

— И подумали, что я решил таким примитивным способом уклониться от обязанностей проводника?

— Вы железный человек, господин Арканов, — пробормотал Гамлер. — Право, я рад, что все обошлось благополучно. Слово офицера.

— Не надо слов, господин Гамлер, — отец всем телом налег на весло, шлюпка рыскнула носом под волну, и каскад брызг обрушился на нас. Отец смутился: — Скажите, пожалуйста, совсем грести разучился!

— У вас хорошо получается, ваше благородие, — вполголоса заметил его сосед-солдат. Это было сказано очень искренне, и мне захотелось обнять солдата.

Вскоре открылся берег. Туман скатывался в море, нам навстречу. Черная скала оказалась совсем не черной, а какого-то ржавого цвета. В ее расщелинах росли кудрявые деревца. Все ее подножие, уходящее в воду, белоснежно пенилось, и от этого скала походила на старинную русскую шапку, отороченную понизу заячьим мехом. Эта «шапка» до половины загораживала устье небольшой, но глубокой речки. Устье, как видно, и служило гаванью.

— Левое табань! Правое греби! — оживленно командовал отец, и шлюпка послушно повиновалась, не шлепала днищем о воду, а легко взмывала на гребни волн, скользила вниз, будто прогибаясь вместе с ними. Все умел мой старый добрый отец, не только разгадывать тайные письмена и рассуждать о прелестях древней культуры. В ранней юности он был юнгой на клипере «Святой Михаил» и теперь распоряжался не хуже капитана.

Весла дружно в последний раз врезались в воду, и шлюпка, подхваченная волной, влетела в устье реки. Сразу стало тихо и спокойно. Сыпал мелкий приморский дождь — «мороситик», как зовут его у нас все ребята.

— Ну, испугался? — шепнул отец, как только мы высадились на берег.

Испугался ли я? Не знаю. Только когда он спросил меня об этом и легонько потрепал по плечу, я так ясно представил себя одиноким на этом пустынном песчаном берегу, так отчетливо увидел отца падающим в море, что спазмы перехватили мне горло. Могло случиться непоправимое: отец никогда, совсем никогда не смог бы вот так тихонько спросить меня, не смог бы, как он сделал сейчас, ласково потрепать по плечу… Как хорошо, что был «мороситик».

— Ну, ладно, ладно, ведь ты у меня мужчина, Клим. — Он обнял меня, и мы пошли по отмели, оба такие счастливые, будто все, что случилось с нами в последние дни, оказалось обыкновенным, хотя и жутким сном…

Невдалеке виднелось устье реки, полуперегороженное скалой-шапкой, отороченной понизу «заячьим мехом». Ничего прекраснее тех мест я еще никогда не видел, хотя за свою жизнь изъездил весь Союз вдоль и поперек, был в песках Средней Азии, купался в лиманах Евпатории, бродил по субтропическим зарослям в окрестностях Ленкорани. Даже знаменитые сочинские дендрарии и берега Геленджика, которыми так восхищается один мой друг, блекнут по сравнению с теми местами, где много лет назад бросила якорь прогулочная яхта тройчинского миллионера Чуркина — «Дафна».

Какой-то добрый человек, любящий красоту, построил здесь избушку на каменной террасе, под нависшей скалой. В ясную погоду она хорошо была видна с моря и казалась ласточкиным гнездом. К ней от устья реки вела полузаросшая травой-муравой тропинка, которая у подножия переходила в узенькую лестницу-трап, выдолбленную прямо в скале. Эта лестница три раза огибала гору-шапку, и ее последняя ступенька служила избушке крыльцом.

Добрый человек — не знаю, кем он был, охотником или рыбаком, — не встретил нас у порога. Он ушел, должно быть, не пожелав видеть тех недобрых, среди которых силою обстоятельств оказались мы с отцом. Маленькая снаружи, внутри избушка оказалась просторной и, судя по нарам, устроенным над печью, сложенной из камня, не раз давала приют таежным скитальцам. Меж двух крошечных оконцев, одно из которых смотрело на берег, а другое — на море, были укреплены оленьи рога, а под ними висело тусклое зеркальце с выпуклым пятачком-линзой в нижнем правом углу. Если посмотреть в пятачок, то можно увидеть в нем крошечную головку человека. Конечно, ничего этого я не разглядел вначале, приткнулся в уголке нар и уснул мертвым сном. Дагил, хотя он и был сыном прославленного Керуна, не посмел вторично в ту ночь потревожить своим появлением сына обыкновенного смертного.

Когда я проснулся и открыл глаза, солнечный свет ослепил меня. Я зажмурился от удовольствия: показалось, что я снова дома и лежу под одеялом, как некогда еще при маме. Глаза привыкли, и я осмотрелся. На пороге сидел отец и старательно разминал мои унты, которые снял, должно быть, еще ночью и высушил. На двери висела вся моя одежда. Вот так раз! Я, оказывается, был совершенно голым, лежал, закутанный в медвежью шкуру. Ну и папка!

Отец между тем достал откуда-то баночку с жиром и принялся смазывать мои унты. Его движения были по-прежнему уверенными и ловкими, лицо спокойное, даже веселое. Он вполголоса напевал песенку собственного сочинения:

Снизу доносился ласковый шорох прибоя, попискивали на разные лады чайки, пролетающие у самых окон; где-то, должно быть у порога, на сквознячке тоненько и прерывисто, как сверчок, наигрывало берестой полено, и все эти звуки удивительно гармонично сливались друг с другом. Казалось, сама природа подпевала отцу…

И вдруг как будто пьяный музыкант не вовремя ударил по литаврам: звякнули друг о друга солдатские котелки. Разом вспомнилась ночь, костры врагов на берегу, смолкла чудесная музыка.

Нет, ничего не случилось, просто солдаты Гамлера сварили похлебку и теперь, обжигаясь, принялись за еду.

— У вас подозрительно веселое настроение, Андриан Ефимович, — раздался ненавистный голос, и я, чтобы не слышать его, натянул на голову медвежью шкуру. Не помогло, Гамлер продолжал: — На вашем месте я, пожалуй, чувствовал бы себя гораздо хуже.

— Не сомневаюсь.

— Разумеется, если я бы не знал, что…

— Послушайте, Гамлер, а ведь вы боитесь меня… — сказал отец и добавил после паузы… — оставить одного.

— Наоборот, я пришел предложить вам прогуляться с сыном, пока я приведу здесь в порядок кое-какие документы.

— Через двадцать минут мы с удовольствием воспользуемся вашим предложением. Кстати, коллега, где-то в этих местах была расположена гавань древней Ангуонии.

Гамлер, критически прищурившись, некоторое время рассматривал отца, будто увидел его впервые, и чрезвычайно заинтересовался его сообщением. Потом губы его насмешливо скривились:

— Изволите шутить или на самом деле тешите себя мыслью о том, что вам удастся обнаружить ваши мифические сокровища?

— Я прежде всего археолог, господин Гамлер, — сказал отец, — надеюсь, вы не сомневаетесь в этом? Между прочим, сокровища следует искать не здесь, а в районе Трубы.