Олег Раин - Слева от солнца

— Что это? — он разом остановился. — Юрашка?

Его спутница тоже напряженно замерла, но уже через секунду тряхнула головой.

— Это не он.

— А кто?

— Кто, кто… Дружок твой.

— Дружок? — Генка не понял. — Какой дружок?

— Да Валера.

— Какой Валера? О чем ты? Это же ребенок!

— Ага, сорока годков от роду, — Катюха вздохнула. — Это ты первый раз слышишь, а мы тут уже попривыкли. Как выпьет, так и начинает плакать.

— Да ну, ерунда какая-то!

— Ерунда не ерунда, а приятного мало. Или хочешь посмотреть?

— Это не Валера, — без прежней убежденности произнес Генка.

— Ну, иди-иди, — Катюха усмехнулась. — Полюбуйся на своего закадычного. А я домой, если ты не против.

Может быть, она и ждала возражений, но подросток промолчал, и, развернувшись, девочка скрылась в темноте.

Выждав еще немного, Генка решительно двинулся на далекие звуки. Плач был, безусловно, детский, и верить Катюхе не хотелось.

А уже через пару минут он входил в знакомый дворик. Ошибиться было невозможно, слева — сарайчик, низко над головой — в свеженькой оплетке провода. Окна у Валеры светились, и заходить в дом Генка не стал. Приблизившись к ближайшему окну, привстал на цыпочки и заглянул в щель между занавесками.

Катюха оказалась права. Голый по пояс мужчина сидел за столом и, обхватив ручищами голову, тоненько поскуливал. Гена затаил дыхание. Это был Валера и не Валера. Словно совсем другой — незнакомый человек — оказался сейчас в доме Валеры. Но других таких мужчин в деревне Соболевке не водилось. Эти руки с десантными застарелыми татуировками, эту кудлатую, тронутую сединой голову не узнать было невозможно. Жалобно всхлипывая, бывший сержант чуть раскачивался, и, глядя на него, Гена сухо сглотнул. Непрошенная, по спине прокатилась морозная волна. Оттого, что взрослый человек может так плакать, ему стало страшно.

В неверном свете электрической лампы Генка отчетливо увидел, как, просочившись меж пальцев, по руке Валеры сбежала мутноватая капля. И не капля даже, а самая настоящая слеза!

Отшатнувшись, подросток бесшумно отошел от окна. Путаясь, открыл калитку, выскочил со двора.

Видел ли бывший сержант кошмары во сне или плакал оттого, что выпил? Во всяком случае, ни стакана, ни бутылок Гена на столе не заметил. Наверное, надо будет расспросить об этом Валеру, но как-то поосторожнее, чтобы не обидеть. Или о таком не спрашивают вовсе?..

Погруженный в нелегкие размышления, Гена едва не налетел на черную, выросшую на пути фигуру. В испуге сунул руку в карман, схватился за шокер.

— Я это, не трясись! — из темноты шагнул Мишаня.

— А-а… — Гена не знал, что сказать.

— Разговор есть. Ждал, когда освободишься.

— Ты что, следил за мной?

— Больно надо.

Они стояли друг против друга и что есть сил хмурились, напуская на лица одинаково грозное безразличие. Генка почему-то не сомневался, что встреча вышла неслучайной. Может, Мишаня и впрямь подсматривал за ним, может, даже шагал следом, когда они разговаривали с Катюхой.

— Ну что, так и будем играть в молчанку? Или я пойду?

— Погоди… — Мишаня неожиданно смутился. Дернув плечом, неловко из себя выдавил: — Ты, короче, это… С Катюхой вроде как гуляешь?

— Вроде как — это как? — Гена насмешливо улыбнулся. Первая оторопь прошла, и теперь он чувствовал себя вполне уверенно. Да и почему не чувствовать? Мишаню после той памятной схватки он особенно не боялся. А уж с новеньким электрошокером в кармане не испугался бы даже свирепого Степчика.

— Ты зубки-то не показывай! — Мишаня набычился. — Я, короче, предупредить хотел…

— О чем предупредить?

— Насчет Катюхи… — Мишаня не умел связно разговаривать, и видно было, что волнуется он страшно. — Ты-то здесь мимоходом — приехал и уехал, а ей, короче, жить.

— Ага, и тебе, значит, — заключил Генка. Его внезапно осенило. — Погоди! Ты что же, клинья под Катюху подбиваешь?

— Это ты подбиваешь, а у меня все по-человечески! — вспылил Мишаня. — Потому, короче, и толкую с тобой. Или думаешь, если из города, так круче Эвереста?

— Ого! Ты и про Эверест знаешь!

— Не глупее тебя! Короче, так… — Мишаня наморщил лоб. — Если ты, короче, на Валеру или на что другое надеешься, так это, короче, зря. И про Катюху забудь! Потому что, если, ты, короче…

— Я короче, ты короче, а кто самый короткий, никто не знает, — перебил Мишаню Генка. Стрельнул разрядником перед носом собеседника и небрежно сунул аппаратик обратно в карман. Пальцы наткнулись на бусы, и Генка стиснул их в кулаке. — Я, конечно, не оратор, как ты, и короче разговаривать не умею, но тебе скажу следующее: за Катюху не переживай, она дама бойкая, за себя постоять сумеет. И ухаживать я за ней не собираюсь.

— Чего тогда шляетесь?

— Это ты шляешься. А я провожал девушку до дому, — Генка подумал, что разговор получается глупый и, чуть поколебавшись, протянул Мишане бусы.

— Что это?

— Подарочек для нее. Она просила, а мне случайно перепало.

— Ну?

— Что ну? Не мне же ей это дарить! Хочешь ухаживать, вот и отдай. Только про меня ни звука. А ей понравится, слово даю! Она сама проговорилась.

Мишаня ошеломленно молчал.

— Так это… Значит, мне, что ли?

— Ну, не совсем тебе. Я же говорю: для Катюхи, но от тебя, — Гена вздохнул. — Так что, берешь?

— Беру, — сипло выдохнул Мишаня. — Только это… У меня, короче, денег сейчас нет…

— А я деньгами и не возьму, — Гена серьезно посмотрел в глаза собеседнику. — Хочешь отработать, помоги Валере. Ему лишние руки не помешают, и ты в добром деле поучаствуешь.

— Ты это… Серьезно?

— Конечно. Электричество-то, считай, для всех делаем. И для Катюхи в том числе.

Последний аргумент оказался решающим, пальцы с бусами сами собой сжались.

— Так мы договорились?

Мишаня кивнул. Тихо добавил:

— Только чтобы все по-честному. Без трепа.

— Годится, — Гена первым протянул руку, и Мишаня, переложив бусы в карман, ответил крепким пожатием.

Фигура его снова качнулась и уже через несколько шагов растворилась в вечернем сумраке. Прислушиваясь к удаляющемуся поскрипыванию досок, Гена ощутил легкую грусть. Не получалось у него дружить с девчонками, хоть ты тресни! А Катюха, несмотря на всю свою занозистость, оказалась все-таки славной. К Шурику вон прикипела и к Генке интерес проявляла…

Он вдруг представил Варю на месте Катюхи и даже устыдился собственных мыслей. Нашел о чем думать! Варьке ведь всего десяток годков, совсем еще пигалица! Хотя… Рассудить здраво: разница в четыре года — не такая уж огромная. То есть, когда ему будет двадцать два, ей стукнет в аккурат восемнадцать, и получится все наоборот: она расцветет, станет царевной хоть куда, а он превратится в старичка — сгорбленного, очкастого, может быть, даже с морщинами возле глаз. Словом, полная жуть! И конечно, та же Варюха на него уже не взглянет.