Мариэтта Чудакова - Дела и ужасы Жени Осинкиной (сборник)

В его картину мира никак не укладывалось то, что он сейчас наблюдал.

У него самого было двое детей, одному – два, другой – четыре года. Каковы сегодняшние подростки – он точного представления, пожалуй, еще не имел. Но скорее уж он видел их с банкой пива в руке или на попсовом концерте в совершенно лунатическом состоянии – плавно поводивших высоко вытянутыми вверх руками. А здесь по обрывкам фраз он реконструировал совсем другую картину. И все никак не мог к ней адаптироваться. Тем более когда по ходу разговора узнал про музей Рауля Валленберга в доме Степы Барабанчикова...

Итак, в Горно-Алтайске путники предполагали воссоединиться с Саней – и, соответственно, с «Волгой». Там должны будут остаться Василий и Александр Осинкин. Все же остальные договорились двигаться дальше вместе на двух машинах – в сопровождении, конечно, мотоциклетного конвоя – до Барнаула. А к тому времени все помаленьку решат – кому куда.

Леша при этом дал понять Осинкину, что пусть он, нисколько не спеша, занимается вместе с Василием подготовкой обвинения киллерам – чтобы они ненароком не оказались на свободе за отсутствием материала для обвинения... И что генерал-лейтенант Шуст поручил им девочку, и они с Саней доставят ее в полном порядке – а тем более теперь, когда непосредственной опасности для нее уже нет, – в ту точку Москвы, из которой они ее забирали.

Пока ясно было одно – Женя, Том и главное – Слава-байкер, а также все желающие ехали дальше в Курган, на суд. Славу просто не могла найти на дорогах России судебная повестка о вызове его в качестве свидетеля. Но он был на связи со Сретенским и знал, что повестка эта послана. Ну а где Слава – там, само собой, должен был быть и Скин.

Конечно, Скин хотел бы увидеть Олега Сумарокова, который с таким доверием отнесся к нему, когда многие в Братстве его не очень-то привечали. Но вообще-то ему больше всего хотелось полюбоваться на Мобуту на скамье подсудимых за железными прутьями. Скроить ему какую-нибудь рожу – чтоб вспомнил их встречу и примененный тогда им, Скином, приемчик... Но никто не знал точно, какую процедуру выберет судья и появятся ли эти люди на предстоящем судебном заседании.

Петр Волховецкий тоже хотел бы взглянуть в гнусную рожу Харона, но он как раз понимал, что вряд ли ему это сейчас удастся.

Леша радостно отрапортовал генерал-лейтенанту Шусту по телефону, что девочка в целости и сохранности, а ее преследователи – обезврежены и находятся под арестом. Хотя во время рапорта сосало у него под ложечкой. Леша не мог себе простить, что в самый момент покушения на Женю они с Саней не оказались рядом с ней. Хотя в то же время он не мог не отдавать себе отчета в том, что они-то, пожалуй, скорее понадеялись бы на силовой вариант, чем на тот хитроумный, который пришел в голову подростку и оказался беспроигрышным. И еще неизвестно, был ли бы столь же безопасным для Жени их способ ее защиты... Угрызаясь, Леша и не вспомнил о том, что всю дорогу до Алтая они служили для Жени щитом.

Женя, думая про будто бы ожидавшее ее наследство (размеров которого отец ее, конечно, совершенно не знал и даже не брался гадать), из-за которого и разгорелся весь сыр-бор, в реальность его, прямо скажем, пока нисколько не верила – так, что-то вроде сказки про то, как шли-шли и нашли в пещере клад. И мысли про эти нереальные деньги почему-то все время вытеснялись в ее голове картинами, напротив, совершенно реальными. Дети в доме Зубавиных на матрасах без простыней, за столом, где вареная картошка – с солью, но без масла... Большая территория дошкольного отделения туберкулезного санатория в Эликманаре – маленькие дети, двухлетние, трехлетние. Им нужны велосипеды, одежда и обувь, игрушки... Всего этого очень не хватает.

Но мало того – в последние дни прошел по поселку довольно упорный слух, что отделение для самых маленьких – как раз для тех, у кого кривая туберкулеза неуклонно растет, – местный министр здравоохранения решил закрыть, а территорию – продать какому-то московскому начальству. Не очень высокому, но очень любящему охоту в горах и вообще культурный отдых... Вот что делать с этим – Женя совсем не знала.

Зато в который раз представилось ей до мельчайших деталей виденное в Доме ребенка. Там, где были они с Олегом прошлым летом.

Она вспоминала странный взгляд, который был у всех этих детей. Непонятно было, куда они смотрят. Их глаза будто плавали, а не глядели на тебя в упор.

Женя не знала, что эти дети смотрят туда, где их дом.

У них никогда его не было. Матери родили их и оставили в роддоме, а сами ушли. С самых первых дней жизни их никто никогда не прижимал к груди, приговаривая: «Ты моя ласточка! Ты моя красавица! Ты мой самый пушистый котеночек!»

Но каждый из этих детей, даже совсем маленьких, смутно чувствовал и верил, что где-то в мире должен быть его дом – с его кроваткой, столиком и стульчиком, его куклой или машинкой, которой можно играть сколько хочешь, и никто у тебя ее не отнимет и не стукнет еще этой машинкой по голове....

...А еще, когда заговорили с отцом про циников, – по ассоциации с близким, по мнению Жени, словом цинковый, вспомнила она, как в одном селе под Новосибирском, где Саня с Лешей останавливались часа на два, чтобы поколдовать с «Волгой», успела разговориться и почти подружиться с молодой матерью четверых детей. Той было всего двадцать шесть. Она говорила с Женей доверительно:

– Я никогда не хочу заранее знать, девочка или мальчик! Даже УЗИ делают, я врачей прошу – не говорите! Зачем?! Знаешь, это так интересно...

Увлекшись, Марина заговорила с Женей совсем как со взрослой женщиной, явно позабыв, что она еще девочка:

– Акушерка кричит: «Давай-давай, старайся, – уже головка показалась!» А еще неизвестно – кто там на свет просится, представляешь? И только когда уже все, выскочит, – слышишь ее голос: «Мальчик!» Или – «Девочка!» И потом тебе в тазу таком цинковом его показывают: «Смотрите, мамаша!»

– Почему цинковом? – удивилась Женя. Она таких тазов в Москве вообще не видела – только на даче.

– Да вот в нашем роддоме почему-то все цинковые. Бабка моя говорит – раньше такие шайки в банях выдавали для мытья. Да не все равно, в каком! Он же там на пеленке чистенькой лежит, кулачки сжимает... Радуется, наверно, что белый свет видит. И вот – представляешь? – я смотрю первый раз на его личико... Не было, понимаешь, не было его на свете! Еще пять минут назад не было! И вот – появился! Мой! Собственный! Без меня – сразу пропадет!

А когда Женя рассказала ей в ярких красках про Дома младенца – она твердо решила усыновить одного. А может, и двух. И ее муж – веселый парень – сразу сказал:

– А чего там! Возьмем двух! Четыре или шесть – лично я особой разницы не вижу! Прокормим!