Златослава Каменкович - Тайна Высокого Замка

По пустынным, онемевшим улицам, с наглухо закрытыми окнами домов, переодетые гестаповцы гнали трёх мальчиков, время от времени давая им затрещины.

— Обман!.. Всё у вас обман! — упирался Петрик, утирая кровь, побежавшую у него из носа.

— Заткнись! — сквозь зубы процедил тащивший его гестаповец и ещё раз ударил мальчика по голове.

На площади Смолки Петрика, Василька и Йоську втолкнули в широкую дверь огромного каменного дома, откуда редко кто возвращался. Люди обходили этот дом с опаской.

Мальчиков ввели в кабинет следователя гестапо.

— Так ты говоришь, што витил, кто сделал пожар? Скаши, я буду наказать! — миролюбиво улыбался следователь. Его ноги в ослепительно начищенных сапогах покоились на мягком пушистом ковре под письменным столом.

— Ты не бойся, Йоська, скажи… — шепнул Петрик, подталкивая локтем товарища.

— Я видел… Это сделали ваши… немцы… — робко проронил Йоська.

— Ай-ай-ай, — закатил глаза немец и незаметно нажал под столом кнопку.

Вошли два солдата.

— Ап!

Йоську подхватили под руки и вынесли.

— Ма-эм-м-м!

Этот душераздирающий вопль замер где-то в коридоре.

Как и прежде, словно ничего не произошло, немец продолжал улыбаться.

— Ай-ай-ай, украинишь мальтшик не можна верит юд! Ком до дому, до дому…

Он даже протянул Петрику шоколадку.

Лицо и руки Петрика стали горячими и влажными. Испытывая острую ненависть к гестаповцу, Петрик захотел схватить со стола массивную чернильницу и стукнуть улыбающегося немца.

Видя, что Петрик не берёт шоколадку, гестаповец протянул сё Васильку. Тот шоколадку взял, но губы его оставались упрямо сжатыми.

Тут их и выпроводили из кабинета.

В вестибюле, освещённом синей, маскировочной лампочкой, солдат пнул мальчиков в спины, и те, как мячики, вылетели на улицу.

— Айн, цвай, драй… — бесстрастно отсчитывает немец с эмблемой «мёртвая голова» на фуражке.

— Шнель!

Много дней провели дети в тёмном и смрадном подземелье. Сейчас, ослеплённые внезапным дневным светом, совершенно голые, грязные, они испуганно жмутся друг к другу. Среди них и Йоська.

— Шнель!

Два верзилы с засученными рукавами дулами автоматов загоняют детей в кузов грузовой машины.

— Шнель, шнель, шнель!

Сидеть приходится на корточках, так, чтобы не выглядывала голова из-за борта кузова.

Машина мчится узкими, кривыми улицами и останавливается на глухой окраине.

Люди в белых халатах и белых колпаках встречают измождённых детей без единого слова.

Долгое время Йоська не понимал, чего хочет от него немецкий доктор с холодным блеском глаз и тонкими извилистыми губами.

— Я не хворый, — робко защищался мальчик, когда к нему приближались палачи в белых халатах.

— У меня ничего не бо-ли-ит!

Но они набрасывались на Йоську. И он уже не мог сопротивляться, а только дико мычал, словно это могло испугать и остановить тени в белых халатах.

После впрыснутых лекарств Йоська постепенно слеп и терял сознание.

Неизвестно зачем, немцы долго, терпеливо возвращали его вновь к жизни. И опять кололи, и опять он слеп…

— Это учёные. Они опыты делают, — шепнул как-то Йоське совсем обескровленный мальчик с синеватыми веками, как у мертвеца.

— Опыты? Зачем?..

— Не знаю, — печально покачал головой мальчик.

Швея Ноэми — мать Йоськи, часто говорила: «Ничего не значит, что мой сынок худенький, зато он крепкий».

Да, Йоська был крепким. Это не раз говорили и его палачи.

Однажды, когда ему стало лучше, он стоял в полутёмном коридоре и с тоской думал о матери, Петрике, друзьях.

Вдруг Йоська услышал рядом голос девушки-уборщицы:

— Швыдко, йды за мною… Якщо зможеш вырватись, розкажи людям правду про те, що тут бачив. Мы звидсы жыви вже не выйдемо.

Она провела Йоську в тёмный подвал. Там показала на маленькое окно. Мальчик с её помощью залез на штабель дров и пополз к окну.

— Выйдешь на Медову Гроту, — шепнула спасительница. — Обережно… дывысь, щоб знову сюды не потрапыты…

Так бывает только во сне. Йоська хочет идти, а ноги отказываются двигаться. Но надо уйти, во что бы то ни стало уйти поскорей от этого жуткого серого дома.

Над городом прошумел весенний дождь. Но солнце уже снова выглянуло из-за редких туч.

Йоська не замечает, что на деревьях лопнули почки, и оттуда с любопытством глядят на мир первые зелёные листья.

Что стоило для Йоськи прежде пять-шесть раз в день бежать на Княжью гору к их пещере! А теперь…

Больше двух часов бредёт он по Пекарской улице, чувствуя, как через каждые несколько шагов у него темнеет в глазах, звенит в ушах… Но мысль о встрече с матерью, Петриком, друзьями подгоняет его.

На Сербской, около монастыря бернардинов, Йоська остановился, прислонясь к стволу каштана. Дерево было старо и тёмная, ноздреватая кора на стволе местами совсем отвалилась. Около дерева, в углублении каменных плит, поблёскивала лужа, Йоська увидел в ней своё отражение и отшатнулся.

— Что это со мной стало?!

Ветер поколыхал воду, и страшное лицо исчезло.

Прежде, чем постучать в дверь квартиры, где он родился и вырос, мальчик схватился руками за грудь и тяжело закашлялся.

В это время открылась дверь соседней квартиры, и оттуда вышла жена бондаря пани Гайдучкова.

— Тётечка Елена… — приблизился к ней Йоська.

— Это… Это ты!.. — едва узнала она маленького соседа.

Она с опаской посмотрела вниз, перегнувшись через перила лестницы, затем тихо промолвила:

— Заходи скорей…

Гайдучкова сбросила с себя пальто и, усадив Йоську за стол, торопливо зажгла газ, поставила чайник.

— Где моя мама? — подавленно спросил мальчик.

— В гетто на Замарстынове.

— Тётя, а меня к ней пустят?

— Ой, голубчик ты мой, да если они, клятые, узнают, что ты не там, в ихней душегубке, а сидишь у меня и чай пьёшь, так они меня повесят…

— Всё равно мы с мамой оттуда убежим, — вспыхнул Йоська.

— Побойся бога, что ты говоришь, дитя? — замахала она руками. — Слухай, Йоська, если кого-нибудь встретишь, не говори, что был у меня…

— Почему? — не понял мальчик.

— Немцы меня повесят за это.

И вот Йоська крадётся, как вор, прочь от родного дома, от родной улицы, где каждый камень, каждая ямка знакомы ему с первых шагов…

Несколько раз мальчик хотел повернуть на Замковую, но, чувствуя, что силы его оставляют, он спешил найти свою маму.

Пройдя под Замарстыновским железнодорожным мостом, который теперь львовяне называли мостом смерти, Йоська подошёл к воротам гетто. Он ещё не успел раскрыть рот, чтобы спросить у часового, как тот грубо схватил его за плечо и бросил по ту сторону ворот.

— Ноэми, тебя спрашивает какой-то мальчик, — заглядывая в маленькую комнатку с семью кроватями, плотно сдвинутыми в два ряда, произнёс чей-то женский голос.