Елена Ленковская - Две кругосветки

Надсмотрщик тем временем прикрикнул на маленького невольника. Мальчик взглянул на португальца исподлобья. Он что-то мрачно пробормотал в ответ, тут же получив удар тростью — за дерзость. Глаза его заблестели. Он заморгал, отчаянно пытаясь удержать слёзы, но слёзы всё равно потекли, оставляя светлые полоски на тёмных щеках.

Гардемарин покраснев, смущённо взглянул на своего капитана. Тот нахмурился, кусая ус. Всё это было неприятно, бесчеловечно, мерзко.

Судя по всему, надзиратель требовал песню.

— Ой, мороз, моро-о-оз, не-е-е морозь меня… — завёл, наконец, негритёнок высоким голоском песню, но тут же сбился — плясать под неё было неудобно.

Брови Беллинсгаузена поползли вверх. Моряки в полном недоумении переглянулись.

Получив ещё один удар тростью, мальчишка, всхлипнув, cо свистом втянул в себя воздух и зачастил с каким-то диким, отчаянным азартом:

— Калинка-малинка, малинка моя, в саду ягода калинка-малинка моя! — он дёрнул плечом и, качаясь от слабости, даже сделал пару коленцев. — Фу, как же там… — пробормотал он, сбившись.

Адамс, став просто пунцовым от волнения, зашевелил губами — будто хотел подсказать, но не решался.

Мальчишка и сам вспомнил, и теперь выводил нараспев, без какого-либо акцента. И так странно было россиянам слышать её в невольничьей лавке, за тридевять земель, за тысячу морских солёных миль от родных берёз и сосен, что у гардемарина даже в горле запершило.

— Помилуйте, Фаддей Фаддеич, да он вроде как по-нашему выводит, — взволнованно зашептал он. — «Сколько»? Как по-португальски «сколько»? Надо его выкупить, ей богу, Фаддей Фадеевич, — бормотал Адамс, не замечая, что дёргает капитана за рукав.

— Подождите, — процедил сквозь зубы Беллинсгаузен, не теряя хладнокровия и, глядя исподлобья на оживлённо болтающих португалок. — Торговец увидит, что такой спрос, взвинтит цену — никаких денег не хватит.

Португалки тем временем неожиданно легко потеряли интерес к мальчишке и знаками предложили выйти вперёд долговязому молодому негру из заднего ряда.

Без всяких церемоний они принялись заглядывать к нему в рот, проверяя, здоровы ли зубы, подымать и сгибать руки, хлопать по бицепсам и ягодицам. Наконец старуха заставила его нагнуться, затем обеими руками ощупала живот и начала уверенно торговаться. Хромой смуглый торговец не уступал, громко расхваливая свой товар.

Роман поймал себя на том, что не может оторвать взгляда от неприятно шевелящегося безобразного шрама, рассекавшего наискось небритую щёку португальца.

Он отвернулся, вдвойне против прежнего ощущая омерзение. Его обуревали одновременно сильнейшее желание выйти прочь — как можно скорее! — и стремление остаться, чтобы вызволить отсюда хотя бы одного несчастного.

В конце концов, в этом не было ничего невозможного. Португалки отдали за приглянувшегося взрослого мужчину двести испанских талеров. Мальчишка стоил чуть меньше — сто восемьдесят пиастров. Здесь, в Бразилии, на эти деньги можно было купить две бочки мадеры. Конечно, деньги не малые, но…

Роман пересчитал свои немногочисленные талеры и с надеждой посмотрел на капитана. Беллинсгаузен покачал головой — с собой у них такой суммы не было.

Кусая губы, раздосадованный Адамс вышел из лавки.

На другой день на «Востоке» стало известно, что маленького раба нашли и благополучно выкупили. Для этого по поручению капитана ездил на берег мичман Демидов. Всё исполнил в лучшем виде, лже-негритёнка доставил Лангсдорфу. Генеральный консул выразил желание отвезти мальчика в своё поместье Маниоку — райский уголок верстах в пятидесяти от Рио. Он обещал заботиться о ребёнке и принять участие в его дальнейшей судьбе.

Адамс, услышав рассказ мичмана, вздохнул с облегчением.

Демидов же, смеясь, рассказывал, что увидев маленького невольника, Лангсдорф донельзя изумился — вроде бы лицо мальчугана отчего-то показалось консулу знакомым.

Демидов был отличный рассказчик и мастер изображать персонажей в лицах. Он принялся представлять Лангсдорфа — выходило уморительно похоже. Лангсдорф, якобы, так разволновался, что не мог ни минуты усидеть на месте, говорил, что он уже встречал представителей этой расы, что-то о физиогномике [12] Балласт — груз (но не товарный), разные тяжести, помещаемые в трюме корабля для необходимой осадки и устойчивости судна. , об антропологических [13] Физиогномика — учение о якобы однозначной связи между внешним обликом человека и его принадлежностью к определенному типу личности. особенностях черепа, о способностях к языкам, о том, что научный мир на пороге нового открытия…

Все хохотали до слёз, глядя на это представление. Закончив, мичман пожал плечами:

— Чудной он, этот Лангсдорф. Одно слово — учёный. Какая такая новая раса? Умыли ребёнка — оказался на вид вполне европейцем. На разных языках говорит — это правда. Спросишь на одном — отвечает на другом, уж мы запутались. Может, просто как попугай фразы выдолбил… Толку не добились. Лангсдорф говорит — нужно время.

Всех на корабле занимала судьба мальчишки.

— Что ж вы в юнги того мальчонку не взяли, а, Фаддей Фаддеич? — полушутя спрашивал у капитана живописец Михайлов.

— Господь с вами, Павел Николаевич, — не принимая его шутливого тона серьёзно отвечал Беллинсгаузен. — Нам ведь не увеселительная прогулка предстоит — в неизведанные антарктические воды идём. Там от взрослых и опытных отвага и стойкость потребуются…

Прошло три недели. Почти все приготовления к дальнейшему плаванию были окончены. Бочки — налиты свежей водой, корзины с тыквами и лимонами, мешки с сахарным песком, бочонки с ромом — доставлены на борт в срок, вместе с луком, чесноком и прочей зеленью. На шлюп привезли двух быков, подняли их с баркаса на талях [14] Антропология — наука о происхождении и эволюции человека, образовании и распространении человеческих рас и о нормальных вариациях физического строения человека. и определили в стойла, устроенные на баке. Животные громко и возмущённо мычали. Галкин — матрос родом из деревенских, назначенный ходить за скотинкой, сочувственно смотрел на быков, испуганно косящих глазом, ласково уговаривал:

— Ну-ну, милые.

Громогласному мычанию вторило беспокойное хрюканье: сорок больших свиней, а с ними — двадцать поросят — разместили в загородках, устроенных для них корабельным плотником. Рядом гневно блеяли бараны. Из клеток по соседству доносилось утиное кряканье, заполошно кудахтали куры. Словом, как всегда перед дальним плаванием, палуба «Востока» стала временно похожа на скотный двор.

Оставалось только принять для быков и баранов сено, и привести к окончанию денежные счёты. Для этого по утру мичман Демидов последний раз был отправлен в город. Он возвратился лишь к вечеру, и только в сумерках на оба шлюпа было доставлено сено.