Иван Сотников - Чудо-камень

Сатка, Куваши, Копанка, Казаны — знаменитые пугачевские места. В те годы многотысячная масса казаков, башкир и беглых крепостных рабочих перевалила через Урал из Сибири. Из зауральских степей войско Пугачева пришло в село Веселовку, близ Златоуста, откуда и двинулось сюда, на Саткинский завод. Путь его был суров и тяжек. Дорогу прорубали через тайгу, волочили по ней пушки, обозы с ядрами, амуницией, продовольствием. Перевалив через Уреньгу, Пугачев спустился в Сатку, взял ее и направился через Бирок дальше, на Казань…

Грек умел рассказать. Заслушаешься.

На бивак стали в семи километрах за Саткой близ Березового моста. Неутомимый Платон Ильич повел ребят на поиски остатков «Пугачевского вала», где с царскими войсками героически бились пугачевцы, и потери их дружин были велики. Здесь тяжело ранен сподвижник Пугачева Салават Юлаев.

Все тут в легендах. Истинно, земля героев. Они ставили заводы. Они раскрывали богатства горных недр. Они воевали за свободу, за счастье. Не со страниц книг, а прямо с родной земли, которая виделась своими глазами, западала в душу история этих мест, их география — вся бурная, кипучая жизнь, — какая была тут когда-то и какая есть теперь. Мир открывался шире, становился яснее, интереснее, и хотелось без конца слушать и глядеть на ту удивительную землю, о которой они знали лишь по книгам, а теперь видели своими глазами.

После обеда снова тронулись в путь. Только теперь Платон Ильич заметил вдруг, как припадает на левую ногу Юрка.

— Ты что, Юра, хромаешь? — спросил он озабоченно, остановив мальчика.

— Да натер немного, — отмахнулся Юрка.

Лицо у него хмурое, довольно кислое. Видно, морщится от боли. Кому-кому, а Платону Ильину известно, как нельзя в таких, делах полагаться на авось.

— А ну, покажи! — и остановил всю колонну.

Нехотя Юрка сел, снял ботинок, стянул носок. Платон Ильич с силой стиснул зубы, чтобы сдержаться. На большом пальце лопнул большущий волдырь, кожа сбита, и вся ранка кровянистая. К вечеру она загрязнится, и завтра Юрка уже не двинется с места. Нежданная беда! Как же быть теперь? Да еще растяжение. Больно, шевельнуть ступней.

Ребята окружили товарища, сочувственно покачали головами. Именно беда! Всех связал по рукам и ногам.

— Чего же молчал ты? Чего не смотрел? — набросился на него Азат. — Сказал бы день переждали, и конец бы твоим ранам. А теперь что? Эх ты! Горе-турист! А все — «сам по себе». А сам по себе не получился.

— Ладно, Азат, хватит отчитывать, — остановил его Грек. — Нападками делу не поможешь. Надо решать, что делать. Идти так нельзя.

— Может, оставим в Сатке, пусть подлечится, а станем возвращаться — завернем и за ним, — предложил Петька.

Ясно, выход самый разумный. Сатка еще близко, только отошли. Но возвращаться сюда за Юркой — значит сделать добрый крюк.

— Я не останусь, дойду! — упорствовал Юрка.

На глазах у него слезы, губы вздрагивают. Лишь теперь-понял он, как подвел товарищей и самого себя. Еще вчера ощутил боль, а поглядеть, что там, поленился. Думал, пустяки, пройдет.

— Ни за что не останусь!

— Да ты свяжешь всех, — урезонивал его Азат. — Не бросать же тебя в горах.

— Говорю, дойду.

— Есть два выхода, — заговорил Платон Ильич. — Один — оставить на время в Сатке, а другой — взять с собою.

— Он же не дойдет, Платон Ильич, — сказал Петька.

— Знаю, не дойдет. Придется нести. Смастерим носилки и — на себе. По очереди. Веса в нем немного. Щупленький. Авось донесем. А на озере лишние сутки постоим на биваке. Глядишь, ранку и затянет.

Ребята радостно загалдели. Трудности их не пугали, и казалось даже героичным выручить товарища. Беда была в другом. В душе никто не считал его товарищем, да и сам он никогда не хотел этого. Сторонился их, стараясь показать, что ни в ком не нуждается. В школе и в походе давно привыкли к добровольному одиночеству Юрки и не очень тяготились этим. Сейчас же приходилось его выручать. Что же, детское сердце не злопамятно. Беда есть беда, и не оставлять же в беде своего одноклассника только потому, что он в чем-то заблуждался. Рано или поздно разберется и что так, и что не так.

Еще задержались на час-другой. Вскипятили воду. Платон Ильич промыл ранку, присыпал белым стрептоцидом (помнил, так быстрее заживлялись раны на фронте), сам перевязал. Смастерили легкие носилки и уже после этого тронулись в путь.

Несли Юрку вчетвером. Менялись каждые полчаса. Двигались, конечно, медленнее, и все же довольно быстро. Платон Ильич чаще устраивал привалы, удлинял их по времени, и все шло хорошо.

Неудобнее всех чувствовал себя Юрка. Не раз пытался встать, чтобы идти самому. Ему стыдно было глядеть ребятам в глаза. Никогда он столько не думал, как теперь. Стоило ребятам настоять, и сидеть бы ему в Сатке, ничего бы не увидел из того, что увидят и узнают другие. А главное, такое фиаско. Все идут себе и идут, а его несут. Несут те самые ребята, с которыми он не хотел считаться. А теперь он зависим от них, и именно они выручают его из беды, в которой виноват лишь он сам…

Дни и ночи Сатка спешит в Юрюзань. Будто боится опоздать. И сколько ни идешь вверх по ее течению, она без устали гремит под боком, перекатываясь с камешка на камешек. Сколько она течет тут, годы, столетия? Кажется, само время неизмеримо и бесконечно как в прошлом, так и в будущем. Зюраткуль породил эту речку и питает ее своими родниками, бьющими из глубин земли, сотнями ручьев и речушек сбегающих в Сатку с его отрогов. Все как и везде, все ново и необычно. Гляди — не наглядишься. Любуйся — не налюбуешься. А речка течет себе и течет, будто бежит с гор само время и тоже торопится к людям, и зовет их в горы.

Малый привал устроили у самой реки. Юрка устал лежать и качаться на носилках. Он с удовольствием уселся на серый камень у воды, свесив ноги. Устали все же ребята. Как ни щупл он, а попробуй, потащи его в гору.

Вода в реке быстрая, журчливая. Ее свежесть приятна и притягательна. Подумать только, когда-то стояли тут пугачевские дружины. Варили на этой воде кашу, пили ее, поили своих коней. Может, и раны омывали этой водой. А над рекой леса и леса. Горная тайга. Попробуй поруби ее, расчисть дорогу, протащи по ней пушки, повозки, груженные войсковой кладью. Тут налегке пройти трудно, не то что с пушками и обозом. А проходили. И сражались, и умирали на этой земле за свое и чужое счастье. А чего хочет он, Юрка? Для себя и для людей? Как мало думалось об этом. И как нельзя о таком молчать даже с самим собой. Нет, ясно, мир его раздвигается, становится шире, яснее, богаче. В нем уйма дорог, и у каждой своя цель. Какую из них он выберет теперь, Юрка еще не знал. Но знал, выберет достойную. Чтобы не стыдно было глядеть людям в глаза. Но сказать об этом он еще никому не мог.