Иван Сотников - Чудо-камень

Петька увидел Альду, остановился еще раз и на весь лагерь закричал:

— Жених и невеста! Жених и невеста!

— Нет, я прибью его! — рассвирепел Сенька, пытаясь броситься вдогонку.

Но на руке у него повисла Альда.

Вечерним университетом назвали ребята беседы у костра. И правда, университет, где есть и свой профессор, и юные студенты. А любая беседа, что лекция. О чем только ни говорится у костра. Азат мастер поддерживать огонь и большой искусник разжечь любой костер. У него каждый раз особый тип костра. Для варки пищи он разводит небольшой костер с жарким пламенем либо «колодец», либо «шалаш». Если «колодец», то колья складываются как сруб, колодца, если «шалаш», то конусом, как ставится юрта. «Звездный» костер у него в самом деле похож на звезду, так как колья кладутся крест-накрест, навалом. А «таежный» костер разжигает еще иначе. Толстое бревнышко кладет с подветренной стороны, а разжигаемые колья одним концом на это подставное бревно, другим просто на землю.

Сегодня он разжег костер «нодья». Сложил поленце на поленце вертикально меж колышками. Торцом к ветру. Но ребятам костер не понравился. Лучше все же «звездный». И, уступая их прихоти, Азат сноровисто разжег им «звездный костер». Не очень дымит, почти нет копоти. Пламя ровное, спокойное. И перед глазами огненная звезда. Лучше Азата никто из ребят не умеет разжечь костра. Да и никто не пытается. Все костры в лагере на откупе у Азата. Тут он хозяйничает безраздельно. Ребята даже кличку ему придумали: профессор огня! Ничего кличка. Азату даже льстит такое прозвище. Все же профессор, ни кто-нибудь и ни что-нибудь, а огня!

Беседа за «звездным костром» согревала душу. Огонь — он добрый, и чем больше такого огня, тем лучше!

Профессор Бахтин вспоминал свою юность, даже детство. Мальчишкой он был любознательным, и отец повсюду возил его с собой. Взял как-то раз в Питер, как тогда называли Ленинград, и сводил в Минералогический музей. Теперь Он в Москве, а в ту пору был там. Как тогда распалилось его детское воображение! Глядел и загорался. Были камни, глаз не оторвать! Одни блестящие, как металл, другие — прозрачные, как стекло, а третьи — сами светятся, да так, просто загляденье. Чего только не видел. И камни, упавшие с неба, — метеориты, и камни, добытые у нас, завезенные из других стран. У каждого — свое название, своя судьба. Иногда интереснее, чем у иного человека. Еще тогда стало ясно, у камня — своя жизнь, и захотелось постичь ее, изучить.

Теперь же музей еще богаче. В обрамлении электрических люстр есть в нем чудесная карта со сверкающими синими звездами. Это карта ископаемых богатств. Поглядишь на нее и видишь, как несметны наши сокровища.

Профессор умолк было и вдруг загорелся снова:

— Есть у нас еще одна карта, в Эрмитаже хранится, в Ленинграде. Не карта, а чудо из чудес. Из уральских самоцветов сложена. И многие из них изготовлены человеком, который сидит среди нас. Вот он, — указал Бахтин на старого камнереза. — Сами спросите.

Ребята обрадованно загалдели, и Корнею Ильичу пришлось рассказать, как делалась Фа карта. Ее готовили на Свердловской гранильной фабрике. Лет тридцать тому назад. Опытнейшие мастера. «Не мне чета, я еще за молодого слыл, хоть мне и было уже за тридцать. Старейшие искусники, у которых я и учился гранильному делу». Сейчас Корней Ильич уважительно перечислял их имена. Воронов, Боровских, Зверев, Китаев, Фролов. О них московские газеты писали. В руках таких мастеров, сверкая гранями, оживали рубины, топазы, аметисты, аквамарины, горный хрусталь, изумруды. Они точили из них треугольнички, квадратики, ромбики, эллипсы. Гранили богатую оттенками яшму, светло-зеленый амазонский шпат, нежно-розовый родонит. На каждую республику изготовили рубиновую звезду.

Тончайшая работа!

— Помню, — говорил старый камнерез, — я рубины оттачивал. Каждый на трех дисках. И что ни камень — пятьдесят семь граней. Четыре тысячи камней. А это лишь штрих. Вот так было.

А кончили — камни отослали в Ленинград. Над картой трудились лучшие ювелиры и художники. Аквамаринами они обозначили Северный морской путь, дымчатым хрусталем — предприятия нефтяной промышленности. Темно-вишневым альмандином — сеть электростанций. Яркими рубинами — металлургические заводы. Нежно-голубыми топазами — бумажные фабрики. Изумрудами — предприятия по обработке дерева. У каждого камня — своя форма и свое значение.

— Правда, чудо-карта! — восхитилась Альда.

— Есть в ней и порок, — продолжал Корней Ильич. — Как ни хороша карта, а с каждым годом стареет. Уже тысячу заводов ставим на год. Попробуй исправь это на такой карте. Вот и выходит, музейный экспонат. Память о нашей молодости!

Теперь опять заговорил профессор:

— Музей есть музей! — вернулся он к своей мысли. — И камень в музее, как ни хорош, а в музее. Куда интереснее он в природе, в руках человека, в деле. Такое ни в каком музее не увидишь.

С увлечением рассказал о своей поездке в Хибины. Там, за Полярным кругом, он впервые увидел тысячеметровые горы. Полуночное солнце. Фантастические краски северного сияния. И загадка на каждом шагу. Нет, какие там камни! Красные, как кровь. Ярко-зеленые. Фиолетовые. Серебристые. Золотистые. Все краски радуги.

Жили они в палатках. Было жарко и — холодно. Их съедали тучи комаров, назойливой мошкары. От них не спасали даже сетки. Хибинские камни затмевали все. Несметные клады! Он говорил о них с увлечением, описывал камень за камнем. Там ничего тогда не было, а теперь город. О хибинских апатитах знает весь мир!

Состав несложен — просто фосфорнокислая соль кальция с примесью фтора. Минерал так разнообразен и странен, что не случайно назвали его апатитом — по-гречески означает «обманный». То он напоминает кварц или берилл, то просто — известняк, а то — даже зернистый мрамор. Лет сорок назад о нем почти не слышали. Сейчас же часто пишут как о полярном золоте. Камень плодородия. Камень жизни!

Оказывается, есть и зеленый апатит. Редчайший камень. Бахтин видел его своими глазами.

Почти до полуночи шел нескончаемый разговор про Хибины, и, казалось, с гор Южного Урала ребята волшебно перенеслись далеко на север, за загадочный Полярный круг, и с самим профессором всю ночь под негаснущим полярным солнцем пробродили по Хибинам.

Университет университетом, а режим режимом. Давно время спать. Илюшку взялся проводить домой сам Платон Ильич. Вместе с ними увязался и Сенька. Сели в лодку. Тихо заурчал мотор.

И ночное озеро — такая прелесть! Выбрались на середину, заглушили мотор и минут пять посидели молча. Такого нигде не увидишь. Сразу два неба. Одно — над головой — с золотыми горошинами звезд, другое — под лодкой, на дне озера. Два берега. Один елями вверх. Другой елями вниз. Два кольца гор. Одно образует темную эмалированную чашу над озером. Другое под ним, внизу. И тишь несказанная. Кажется, кричи, греми, грохай во что попало, ничто не зашелохнет. И ласковая, теплая, стекловидная вода. Она на все смотрит и все вбирает в себя, ничего не выпуская из своих глубин. И столько в ней простора, кажется, опрокинь весь мир, и он найдет себе место.