Ариадна Борисова - Записки для моих потомков

Моя бабушка толстенькая. Про толстых людей говорят, что они тучные. И правильно: когда толстяки сердятся, они похожи на хмурые грозовые тучи. Но бабушка совсем не тучная — она облачная. Вся розовая, с пушистыми белыми волосами, похожая на весёлое утреннее облачко.

Мне нравится, когда она будит меня на рассвете и обнимает пухлыми подушечными руками, вкусно пахнущими шанежками. Стряпнёй пахнет весь воздух в старом доме. Я ужасно люблю бабушку и её дом — он такой уютный, со всякими сараюшками, хлевом, баней и новой нарядной беседкой на краю картофельного поля. В хлеву живут корова Мотя и поросёнок Борис Иваныч, в курятнике — куры, в конуре — лайка Мальва. У всех своё жильё.

Я помогаю бабушке доить Мотю, вместе с ней кормлю Бориса Иваныча и кур. А когда у бабушки есть свободное время, она играет со мной в разные игры. До тех пор, пока не испортит всю игру. Вот я кидаю клубок ниток и кричу: «Ложка!» Бабушка бросает мне обратно и кричит: «Кошка!» Это игра в рифмы.

— Холодильник!

— Морозильник!

— Король!

— Валет!

— Бабушка, — говорю я, — король к валету не подходит.

— Ещё как подходит, — спорит бабушка, — за дамой подходит!

Такая она у меня спорщица, выдумщица и веселушка. Когда бабушка смеётся, на её щеках появляются солнечные зайчики, а смех у неё мягкий, как лёгкие завитушки и колечки облаков. И ещё бабушкин смех немножко похож на кудахтанье. Бабушка и сама-то похожа на жизнерадостную белую курочку.

Она часто забывает о делах, которые должна выполнить за день, поэтому завязывает узелки на носовом платке, чтобы не забыть. Вот и теперь она завязала три узелка. Во-первых, надо поставить в кладовой мышеловку; во-вторых, распустить на нитки старый свитер; в-третьих, начать из этих ниток вязать носки дяде Сене, у него самые большие в семье ноги. Говорят, его мама, бабушкина сестра, умерла рано, и мамой для дяди Сени стала бабушка… Я всё время ужасно боюсь, как бы кто из моих родных нечаянно не умер, я этого не переживу.

Мы с бабушкой вытирали в комнате пыль, и я подумала о том, что пыль — это уснувший ветер. Осенью он усыпляет в воздушных ладонях увядшие цветы и листья, и они превращаются в тени с цветочным запахом. А вот времена года никогда не умирают, им повезло больше, чем людям. Зима, весна, лето и осень возвращаются на землю снова. Листья снова отрастают…

Вечером бабушке вздумалось сварить борщ с мясом. Захотелось борща, и всё тут. Взрослые, конечно, стали бы сильно возмущаться, ведь наедаться на ночь вредно. Но они уехали, и мы с бабушкой могли делать всё что вздумается. Борщ так борщ! Он получился вкусный-превкусный, со всякими пахучими травками, которые одна бабушка знает, со свёклой, помидорами и сметаной. Карлику Носу такой борщ и не снился! Я съела целую тарелку, и бабушка тоже. Потом она завязала узелок, чтобы не забыть поставить кастрюлю с борщом в холодильник. Ночи этим летом жаркие, борщ может прокиснуть. Я попросила у бабушки чистый носовой платок. Мне, пока не забыла, тоже было необходимо завязать узелок. В него поместилось всё, что я хотела взять с собой в город: друзья, Мальва, все остальные звери, старенький дом, девочка Лида — много всего. Я положу платок в коробку с моими сокровищами. А если будет скучно или плохо, развяжу узелок, порадуюсь и завяжу снова.

Мы посмотрели фильм по телевизору. Посидели на веранде, глядя на усыпанное звёздами небо. Кругом стояла тишина, только далеко в лесу, как в настенных часах, мерила чьё-то время поздняя кукушка. Я испугалась, что бабушка захочет загадать, сколько ей осталось жить, а кукушка отсчитает мало, поэтому решила её отвлечь и спросила как бы для проверки:

— Про узелок не забыла?

— Не-а, — зевнула бабушка. — Спать охота. А борщ ещё горячий. В холодильник нельзя, а оставишь — испортится. С мясом ведь, так скорее киснет.

Мы ещё немного посидели. Бабушка сказала:

— Запамятовала, где вы в городе живёте. Если приеду, поди, заблужусь. Ваш дом напротив гастронома или как?

— Вот забываша, — засмеялась я. — Это гастроном напротив нашего дома!

Прошло полчаса. Бабушка потрогала бок кастрюли:

— Что за напасть такая! Не студится никак!

Я уже совсем клевала носом, и она уговорила меня лечь:

— А я малость посижу и тоже лягу.

Я еле добрела до кровати и тут же, будто в прорубь, провалилась в сон.

Утром луч солнца ворвался в мои глаза, и сон разбился вдребезги. Я даже не успела бы завязать узелок, чтобы его запомнить. Это бабушка открыла в моей комнате шторы и зачем-то заглянула под кровать.

— Ну что, бабушка, не забыла поставить вчера борщ в холодильник?

— Как же, не забыла.

— А что ищешь?

— Да вот тапочки куда-то запропастились.

В поисках тапочек мы осмотрели каждый угол. Их не было нигде — ни дома, ни на веранде. Пришлось бабушке обуться в дяди-Сенины старые шлёпанцы, в которые могли влезть не две, а четыре её ноги. Она в этих шлёпанцах была смешная, как Маленький Мук.

— Умывайся скорее! Позавтракаем и к Моте пойдем, Бориса Иваныча покормим, курам зерна кинем.

Бабушка открыла холодильник… и вдруг закричала так, что я подпрыгнула на полметра!

— Тапочки!!!

Ну да, конечно! В холодильнике как ни в чём не бывало аккуратно лежали бабушкины холодные тапочки! А закрытая кастрюля стояла на прежнем месте, и борщ в ней, конечно, прокис.

Бабушка села прямо на пол, закудахтала, как курочка, и всё не могла остановиться. А я быстренько побежала в комнату, развязала узелок на платке, подождала и снова завязала. Я собрала все мягкие лучистые колечки и завитушки, прокатившиеся по старому дому, — чудесный кудахчущий бабушкин смех, который я люблю больше всего на свете!