Юрий Збанацкий - Тайна Соколиного бора

Мальчики затаили дыхание. Оказывается, все не так просто, как им это представлялось раньше.

Секретарь как будто угадал их мысли:

— Подумайте лучше. Если кто-нибудь из вас чувствует себя неспособным на такие дела, лучше и не браться.

Но мальчики не хотели и слышать об этом.

— Подпольная работа — опасная работа, — продолжал секретарь. — Кто может отважиться на нее? Только человек сильный, смелый. Ленин и Сталин, большевики тоже когда-то подпольно боролись против царя. Трудная это была борьба, но большевики, ленинцы, люди необыкновенной силы и характера, победили.

— А мы пионеры, — прошептал Тимка.

…На востоке заалела утренняя заря, а секретарь райкома все говорил с ребятами, и каждое его слово, как отборное зерно, падало на благодатную почву.

— Лошадей поберегите. Это вам тоже задание. Они нам будут нужны. Да и вообще не допускайте, чтобы нашим добром пользовался враг.

Мальчики были готовы выполнить любое задание.

Партизаны собрались в дорогу. Жаль было расставаться с ними, но теперь ребята были радостные, бодрые, так как знали, что им следует делать.

— Командиром вашей группы назначаю Василия Ивановича. Согласны?

— Согласны.

— Будьте здоровы, товарищи!

Партизаны пожимали мальчикам руки, как равным.

Секретарь говорил:

— Смотрите у меня: работайте аккуратно, с толком.

— Да мы… Ого, еще как будем работать!

Уже уходя, секретарь отвел Василька в сторону:

— Знаю тебя, Василь, как человека умного, делового. Крепко надеюсь на тебя. Со временем получишь еще более важное задание.

Василек от волнения не знал, что сказать. Он только смотрел благодарными глазами на утомленное лицо командира партизанского отряда, стараясь понять, чем этот человек напоминает ему отца.

— Город ты хорошо знаешь?

— Еще бы! Год там прожил.

— Вот я и думаю: из тебя еще хороший связной выйдет. Понимаешь? В городе остались наши люди. Взрослому с ними нелегко связаться, а ты маленький — кто на тебя подумает!..

Сердце мальчика замирало от радости и волнения. Значит, не напрасно он здесь остался!

— Я все хорошо сделаю, товарищ секретарь, — прошептал он, крепко пожимая руку командиру.

Эти искренние слова Василька прозвучали, как клятва.

Проснувшись на рассвете, мальчики накормили и напоили лошадей, спрятали в кустах листовки.

— Клад Соколиного бора, — сказал Мишка.

Потом мальчики двинулись в разведку. Выйдя на опушку, они встретили двух женщин, пришедших за грибами. Ребята узнали, что их матери очень горюют, думая, что сыновей уже нет в живых. Мишкина и Тимкина хаты сгорели, а хата Василька цела. В селе остался только дед Макар, а все колхозники стали лагерем в небольшой рощице за селом.

Мальчики вместе с женщинами пришли к колхозникам.

Это был настоящий лагерь. Роща была заполнена людьми. Коровы и телята, привязанные к деревьям, щипали листья, где-то кудахтали куры; даже собаки присмирели и не отходили от людей.

Первую встретили они мать Мишки. Со слезами бросилась она к сыну, прижала к себе и держала так, не выпуская, словно боясь, что его снова у нее заберут. И хоть велика была ее радость, не обошлось без неприятных для Мишки упреков:

— Говорила: «Не ходи, Мишка!» Не послушал мать, пошел. А ты тут сиди, плачь и думай! Еще хорошо, что живой вернулся, — теперь такое время…

Ей казалось, что когда сын возле нее, то ни ему, ни ей ничто больше не угрожает. Она успела спасти только одну сковородку, подушку и две кочерги. Остальное все сгорело. Но не это волновало мать;

— Разве ж не горят люди? Лет пять назад полсела молнией сожгло, а через год — смотри, как и не было пожара, только кое-где осталась обгоревшая ушула [1] Ушула — крепкий дубовый столб (обычно из целого дуба), на который навешиваются ворота. … А теперь как быть? К родному пепелищу и подойти страшно…

Известие о том, что дети нашлись, быстро облетело лагерь. К Тимке подбежала заплаканная мать. Она не бросилась сразу обнимать сына, а начала сердито кричать на него, как будто он совершил какое-то непоправимое преступление:

— Когда только ты поумнеешь, дубина? А если бы тебя убило? Любуйся тогда тобой! Мало мне и так горя! Знал бы отец — он бы тебе… Говорила — не ходи из дому, так разве ж он послушает! Дети теперь такие стали… — жаловалась она соседям.

Только Василька встретила мать не так, как другие. Она удивленно подняла брови, как будто не ожидала увидеть его здесь, внимательно оглядела сына. За одни сутки он похудел, почернел, стал как будто старше, глаза блестели как-то по-новому. Незнаком был матери этот новый блеск.

— Ты здесь? — удивилась она. И, не дождавшись ответа, с болью прошептала. — Как же ты. Василек, а? Собирался уйти с нашими, а теперь…

— Ничего, мама, — успокаивал ее сын. — Что поделаешь, где-нибудь надо ж быть.

Он подробно рассказал матери о своих вчерашних приключениях, но о ночной встрече с партизанами не обмолвился ни единым словом. И хотя все для него сложилось так неудачно, мать не услышала в его голосе сожаления. Васильку как будто было все равно, что он остался в руках врага. Чуяло материнское сердце, что в сыне произошла какая-то перемена. Не было в нем прежней пылкости, что-то таилось в его сердце, непонятное и недоступное ей. Как будто за одну ночь ей подменили сына. Неужели он размяк, неужели не будет таким, каким она его считала? Чем объяснить все это? В ее сердце зашевелились смутные подозрения, но она сразу же прогнала их: разве можно матери думать плохо о любимом сыне, о своей родной кровиночке!

Василек не заметил смятения матери, не заметил и маленькой слезы, которая была горячее и тяжелее, чем целое море слез. Он жадно накинулся на еду, а взгляд его, задумчивый и неспокойный, был где-то далеко — должно быть, там, где и мысли.

Необычайный лагерь жил своей жизнью. Женщины доили коров и тут же поили детей молоком. Дети все время просили есть и с плачем требовали, чтобы их вели домой. У кого-то на сковородке шипело сало. Кто-то покрикивал на собак, которые путались под ногами, выискивая объедки, и всем надоели.

По лагерю шла мать Саввы с Верочкой на руках. Она искала кого-нибудь из мальчиков, чтобы расспросить о Савве. Но ей так и не пришлось узнать о судьбе своего сына: когда она увидела Мишку, над лагерем прозвучало с отчаянием брошенное кем-то страшное слово:

— Идут!

К роще подкатило несколько машин, из которых на ходу выскакивали зеленые фигуры.

— Рус, рус! — кричали они, рассыпаясь по полю. — Хенде хох! [2] Хенде хох! (нем.) — руки вверх!

Впереди шел кто-то, но это не был немец. Перекрикивая солдат, визгливым голосом он вопил:

— Выходите, люди добрые, не бойтесь! Идите в село.