Юрий Збанацкий - Тайна Соколиного бора

Только теперь Василек понял, какая опасность угрожает ему. Город велик, но не было места, где бы он, неприметный паренек, мог спастись. Облава приближалась.

Из боковой улицы высыпала толпа: парни и девушки, окруженные полицаями. Как ножом по сердцу, полоснуло чье-то тягучее причитание, словно по мертвому. Казалось, по улице движется похоронная процессия.

Около Василька оказался паренек его возраста, в полинялой фуфайке, в больших сапогах, гремевших на камнях мостовой. Он все оглядывался назад, показывал кому-то язык и злорадно усмехался.

Васильку словно кто-то подсказал, что ему надо держаться этого мальчика. А тот, подойдя, задорно, как будто обращаясь к совсем маленькому ребенку, проговорил:

— Что рот разинул — смотришь? Ждешь, пока петлю накинут? Ну, жди! Меня, брат, черта с два…

И он поспешно побежал дальше. Василек быстро догнал его:

— Слушай, как тебя…

— Господин Тарасенко, а не какой-нибудь… — рассмеялся мальчик, повернув голову в его сторону. — Как же! Теперь все господа…

Паренек чувствовал себя уверенно и свободно. Он сразу вызывал у каждого полное доверие и симпатию к себе.

— Господа задрипанные! — ругался Тарасенко. — Паны, паны, а людей ловят, как собак на базаре… Жизни при них, паразитах, нет!.. Ну, меня черта с два… А ты чего? — Внезапно остановившись, он смерил Василька взглядом с ног до головы. — Может быть, шпионишь? Так смотри, этого ты не пробовал?..

Мальчик нахохлился, как воробей, и показал Васильку свой крепко сжатый кулак.

Василек не ожидал этого.

— Да я из села… Не могу спрятаться. Помог бы мне! — виноватым голосом попросил Василек, глядя на «господина Тарасенко» так, словно тот лишал его последней надежды.

Тарасенко еще раз критически оглядел Василька и сказал:

— Пошли!

Пройдя несколько метров, ребята свернули в какой-то подъезд. Тарасенко заглянул во двор: там было безлюдно. Нагнувшись над металлическим кругом, Тарасенко подозвал Василька. Перед мальчиком открылась черная дыра.

Он минуту колебался — не ловушку ли готовит ему новый приятель? Тот понял его нерешительность:

— Чего испугался? Думаешь, я такой? Не знаешь ты, братишка, Васю Тарасенко. Смотри!

Он с молниеносной быстротой нырнул в черную бездну. Не колеблясь, за ним спустился в подземелье и Василек.

Низко пригибаясь в сырых катакомбах, они долго пробирались вперед. Казалось, не будет конца скользким, холодным стенам, этой беспросветной темноте. Но внезапно Вася Тарасенко остановился.

— Теперь можно и закурить, — прошептал он, а голос зазвучал так, будто кто-то кричал в рупор. — Как тебя звать?.. А, значит, тезка! Бери бумагу, вот табак…

Василек никогда не курил. Теперь же, чтобы не обидеть своего спутника, он покорно взял и бумагу и табак. В темноте никак не мог свернуть цигарку.

А Вася Тарасенко уже прикуривал от большой зажигалки, сделанной из крупнокалиберной гильзы. Она хорошо освещала и ребят и мокрые стены подземелья.

— Черта с два тут найдут! — хвастался Тарасенко.

Он снова вернулся к ранее начатому разговору, со злостью ругал фашистов и их прихлебателей:

— Тем паразитам, дело ясное, люди нужны, так они и ловят. А вот что этим гадам, полицаям, надо? Стараются, как гончие псы! В нашем дворе один живет. До войны шофером работал, а теперь в полиции. Убить его, гада!

Василек по голосу чувствовал, что говорит Тарасенко не просто для того, чтобы сказать. Такой парень слов на ветер бросать не будет.

— А где твой отец? — несмело спросил он.

— Был у собаки дом! — засмеялся Тарасенко. — Я беспризорный. Лет до десяти на базаре воспитывался, а потом в детском доме. Хорошо там было! Я на маляра учился. Пятый разряд имел. А для этих чертей работать не хочу. Резать их буду, мерзавцев! Я, знаешь, — таинственно прошептал Вася, — партизан.

— А где ж ты живешь?

— У одной бабушки. Вот в этом-то и дело! — вздохнул Тарасенко. — Ее жалко: умрет без меня с голоду. А она для меня как родная. А если б не она — давно бы в лес удрал. Там наших хлопцев много! И, наверное, все же не выдержу, скоро уйду.

В темноте Васильку показалось, что они сидели бесконечно долго.

— Может быть, уже пронесло? — предположил Тарасенко.

Они снова долго ползали в катакомбах, пока наконец Вася не поднял в одном месте крышку. В подземелье подуло холодом, посыпался снег.

— Порядок! — оказал он, взглянув в отверстие.

Они вышли на улицу. Погода изменилась. Все небо было плотно затянуто тяжелой завесой сизых туч, в воздухе кружились пушистые снежинки. Холодный, порывистый ветер бил в лицо.

Тарасенко подал Васильку руку:

— Будь здоров! Пойду, а то бабушка моя, наверное, волнуется. Не попадайся только им, чертям, на глаза, а то будет худо!

Василек поблагодарил за помощь, просил приходить в село.

— Хорошо. Может быть, когда-нибудь приду, — пообещал Вася, и его фигура быстро исчезла за снежной завесой.

Становилось темнее. Василек, не опомнившись еще после всего случившегося, быстро двинулся вперед. Только бы поскорей вырваться отсюда в степь, на волю!

Вьюга усиливалась. Все злее ревел и свистел резкий ветер. Тьма опустилась на покрытую снегом землю.

Василек шел окраиной города. Казалось, домишки были необитаемы. Все словно вымерло вокруг. Вот и эти домишки остались позади. И среди этого неистовства ветра, снега и тьмы, одинокий, словно в лодке, выброшенной с корабля в бушующее море, двигался Василек.

Колючий снег бьет по глазам, сыплется за воротник, режет уши. Ветер толкает в грудь, тянет в сторону, а он идет. Он уже не чувствует под ногами дороги, и даже звезды не могут указать ему путь. Василек старается ни о чем не думать. Все его силы, все желания направлены к одному — двигаться вперед. Главное — не упасть, не поддаться искушению отдохнуть. Он ведь не раз слышал о людях, которые блуждали в метель и, устав, присаживались на минутку. Больше они уже не поднимались.

Но Васильку совсем не хотелось умирать. Даже больше того — он не имел права умирать. Он нес документы, батареи для радио, которое принесет партизанам долгожданное слово Москвы; типографский шрифт, который со временем превратится в живое слово для народа.

Усталость, как невидимый враг, подкрадывается к мальчику. Она чугуном наливает ноги, тисками сжимает голову. А он идет и идет…

Ему все труднее. На его дороге вырастают снежные холмы. Василек утопает в сугробах, валится с ног, катится боком, поднимается и снова идет. «Сядь, отдохни минутку! — шепчет какой-то навязчивый голос. — Сядь, сядь!» — «Не садись!» отзывается другой сурово и повелительно.

И Василек идет.

«Эх ты, Василий Иванович! — упрекает сам себя мальчик. — Еще партизаном зовешься! Вот Павел Сидорович раненный от врагов ушел… Речку, в ледяной воде, переплыл, а ты…»