Вальтер Скотт - 7 лучших историй для мальчиков

Попугай начинал с невероятной быстротой выкрикивать: «Червонцы, червонцы, червонцы!» Можно было только удивляться, как не захватывало у него дух. Тогда Джон набрасывал платок на клетку и продолжал свой рассказ:

– Этой птице, Гаукинс, пожалуй, уже все двести лет: ведь попугаи живут очень долго. И это, наверное, самый замечательный попугай на свете. Подумайте только, он плавал вместе с Инглэндом, со знаменитым капитаном Инглэндом, пиратом. Он побывал и на Мадагаскаре, и на Малабаре, и в Суринаме, и в Портобелло. Он присутствовал при поднятии со дна морского затопленных судов; тут-то он и научился кричать: «Червонцы»! И в этом нет ничего удивительного, потому что их достали там целых триста пятьдесят тысяч, подумайте только, Гаукинс! Он был при абордаже судна «Вице-король Индии», в Гоа. А ведь если посмотреть на него, так можно подумать, что он еще настоящее дитя. Между тем немало он понюхал пороху – так ведь, капитан?

– Дружно! Поворачивай на другой галс! – выкрикивал попугай.

– О, это лихой матрос! – говорил повар и давал попугаю сахар из своего кармана. Затем попугай принимался долбить клювом перекладину в клетке и выкрикивать самые ужасные ругательства.

– Вот вам доказательство, – говаривал тогда Джон, – что дурное общество не проходит даром. Взять хоть эту старую, ни в чем неповинную птицу, которая сама не понимает, что говорит. Ведь она ругалась бы точно так же, будь здесь хоть сам капеллан!

При этих словах Джон дотрагивался до своих передних волос с таким торжественным видом, что я принимал его за лучшего человека в мире.

Между тем сквайр и капитан Смоллет продолжали держаться друг от друга на почтительном расстоянии. Сквайр, не стесняясь, выражал капитану свое презрение, капитан же, со своей стороны, вступал в разговоры только тогда, когда его вызывали на это, и говорил всегда резким и сухим тоном, без лишних слов. Он сознался, когда от него потребовали прямого ответа, что ошибался относительно команды, и что некоторые матросы не оставляли желать ничего лучшего, и все вообще исполняли свое дело вполне исправно. Что касается шхуны, то он откровенно восхищался ею, находя, что она так же слушается руля, как и примерная жена своего мужа.

– Но, – прибавлял он обыкновенно, – я все же знаю, что мы не вернемся назад, и не одобряю этого путешествия!

Сквайр поворачивался при этих словах спиной к капитану и говорил, шагая взад и вперед по палубе:

– Еще немного, и этот человек выведет меня наконец из терпения!

Бывала во время нашего плавания и свежая погода, но это только яснее обнаружило достоинства нашей «Испаньолы». Все на корабле казались довольными своей судьбой, да иначе и не могло быть, так как, я думаю, еще ни одну команду в мире не баловали больше нашей. По малейшему поводу матросов угощали двойной порцией грога, а также во все праздники, и каждый раз, как только сквайр узнавал о дне рождения кого-нибудь из своих подчиненных; на палубе постоянно стоял открытый бочонок с яблоками, так что каждый желающий мог брать оттуда, сколько ему было угодно.

– Ничего хорошего не выйдет из этого, – говорил капитан доктору Лайвесею. – Так баловать подчиненных, значит, только портить их, и они после сядут вам на шею. Я убежден в этом!

Но бочонок с яблоками сослужил нам службу, как вы скоро увидите, и не будь его, мы все погибли бы от руки изменников.

Мы были уже недалеко от острова (где именно, я умолчу об этом) и с часу на час ждали, что он покажется на горизонте. По вычислениям, это был последний день нашего пути, и в эту ночь, или самое позднее, утром, на следующий день, должен был показаться Остров Сокровищ. Мы держали на юго-юго-запад; ветер был благоприятный. «Испаньола» быстро неслась по спокойному морю, ныряя временами бушпритом в воду и поднимая кругом себя облако брызг. Все были в самом отличном настроении духа, предвкушая скорый конец первой половины нашего путешествия.

После захода солнца, окончив все свои работы, я направился было в свою каюту, но мне захотелось полакомиться яблоком, и я свернул на палубу. Люди, стоявшие на вахте, смотрели вперед, не покажется ли остров. Рулевой, стоя перед парусом, тихонько посвистывал себе под нос; кроме этих звуков да легкого плеска воды, ничто не нарушало окружающей тишины.

Я прыгнул в бочку, на дне которой оказалось всего одно яблоко, и, сидя здесь в темноте, едва не заснул под мерный плеск воды и покачивания судна. Очнулся я от дремоты только тогда, когда кто-то грузно опустился на палубу около бочки и облокотился о нее спиной, так что она покачнулась. Только что я собирался выскочить из бочки, как этот человек заговорил, и я узнал голос Сильвера.

Не успел он произнести и дюжины слов, как я переменил свое намерение вылезать из бочки и остался лежать в ней, прислушиваясь к разговору и весь дрожа от страха: из первых же слов я понял, что спасение всех порядочных людей на судне находилось в моих руках.

– Нет, не я, – говорил Сильвер, – а Флинт был капитаном, я же только помощником! Ногу свою я потерял в том же деле, где и старый Пью свои глаза. Искусный был хирург, который ампутировал мне ногу, – ученый из колледжа, а все же не отвертелся от виселицы, как и все остальные на «Корсо-Кэстле». То были люди Робертса, и случилось все это из-за того, что меняли название своего судна – то называлось оно «Королевское счастье», то еще иначе. Нет, уж как окрестили корабль, таким он и должен оставаться, по-моему. Вот «Кассандра», например, довезла нас в целости домой из Малабара после того, как Инглэнд взял «Вице-короля Индии». То же самое было и со старым кораблем Флинта. Зато я видел на нем немало золота.

– О! – вскричал с восхищением самый молодой из матросов. – Вот так удалец был этот Флинт!

– Дэвис тоже был хоть куда, по общему мнению, – продолжал Сильвер, – но я никогда не плавал с ним, а только с Инглэндом, да потом с Флинтом – вот и вся моя история. После плавания с Инглэндом я скопил 900 фунтов стерлингов, а с Флинтом 2000. Это ведь недурно для простого матроса? Деньги лежат в надежном месте, можете положиться на это. Куда девались все люди Инглэнда? Неизвестно. А где матросы Флинта? Большая часть из них здесь, и они не нарадуются этому; раньше-то пришлось некоторым поголодать. Старый Пью, например, как потерял зрение, тратил по 1200 фунтов в год, точно какой-нибудь лорд, заседающий в парламенте. А что он теперь? Положим, теперь-то он умер уже, но два года перед тем он просто голодал: просил милостыню, воровал, перерезал глотки при случае, а все-таки голодал!

– Да, можно бы умнее истратить деньги! – сказал молодой матрос.

– Можно бы, да только не дуракам! – вскричал Сильвер. – А теперь рассудите сами: правда, вы молоды, но умнее другого взрослого. Я сразу же понял это, как только увидел вас, и буду с вами говорить, как со взрослым мужчиной.