Николай Тихонов - Октябрьские рассказы

— А знаешь, молодой, — Глебов подтолкнул Дымова локтем, — давай-ка и мы сядем. Садись на вторую подводу, я на первую сяду, а то ноги не палки — уходились.

Возчик, сидевший рядом с Глебовым, был одет в теплую, толстую черную куртку, в высоких сапогах, на руках — вязаные перчатки. Он сидел небритый, с потухшей трубкой в зубах, с сизым от холода лицом. Молча подвинувшись и давая место комиссару, он через несколько минут сказал, как будто просто в темноту перед собой:

— Едем, все едем, а лошадей кормить где будем, да если сена с собой нет…

Глебов выпрямился в телеге насколько мог и ответил сразу, нахмурившись:

— А что сам не захватил? Говорили же — запастись. Скажешь, сена нет, бедняк. Скажешь — не говорили?

— Говорили, да ведь не думал, что всю ночь ехать. Думал — в Царское или в Павловск, на фронт, что ли, я не знаю, а тут конца нет…

— Как это в Царское? — воскликнул Глебов. — Да там же белые. К белым, к Юденичу?

— Я ничего не знаю. Я не разбираюсь в политике. Мне что. Я не воюю. У меня оружия нет. Вот подвода есть. Лошадь тоже есть. Куда прикажут — еду. А сена нет — то и говорю. Лошадь на ногах не стоит. А то возьмет — упадет…

— Не упадет, — сказал Глебов, — она у тебя здоровая, как и ты. Похудеет немного, на пользу ей.

— А куда идти будем? — спросил возница.

— Вперед! — сказал весело Глебов. — Большевики всегда вперед идут, а там разберемся.

Жестяная, холодная ночь кидала им навстречу как будто все одни и те же садики, дома, стены, заборы, но иногда проплывали высокие строения, деревья становились толпой, потом опять редели и также сменялись звуки. То стояла настороженная тишина, прорезанная какими-то тонкими скрипами, приглушенным собачьим лаем, далекими свистками поездных составов, то наплывал далекий гул, точно доносился шум ночных работ неизвестного завода, слышались даже наплывы пушечной стрельбы где-то очень далеко, все чаще появлялись патрули, все чаще лез за обшлаг Глебов, вытаскивал пропуск и предъявлял его то шутившим, то мрачным, то недоверчиво осматривавшим обоз людям, которых рождала темнота.

Темнота, казалось, набилась в карманы и в уши. Как угольная пыль, она висела в воздухе. Обоз шел мимо длинных кирпичных амбаров, зданий, не похожих ни на что, так их очертания расплылись. Глебов качался, как мешок. Дымову приснилась улица, о которой рассказывал комиссар, — Счастливая улица с огнями, переливавшимися отливами червонного золота. Вдруг сон прервался. Резкий толчок чуть не сбросил его на катушки с телефонным проводом. Он приоткрыл глаза, обоз стоял посреди большой улицы с многоэтажными домами. Но ни одно окно не сияло червонным золотом. Тусклые стекла, как слепые зеркала, отражали блики разноцветных трамвайных огней.

Справа улица уходила куда-то вдаль, и конца ей не было видно. На всем ее протяжении блестели мокрым глянцем трамвайные рельсы, пешеходов не было. Рядом с обозом проходили трамвайные вагоны, тащившие на прицепе площадки и платформы, нагруженные мешками. Вагоновожатые звонили, давали сигналы, как в обычные часы. На мешках сидели и стояли люди, равнодушно смотревшие на обоз. Трамвайные площадки точно выплывали откуда-то из-за угла и уходили друг за другом, и в этой непонятной ночи они казались торжественными и полными особого смысла.

Слева, за неширокой площадью, освещенной огнями трамваев, виднелась большая стена, шедшая полукругом, и в ней большие, красивые ворота, широко открытые. Из них появлялись люди, которые влезали на площадки трамваев и ехали в город.

Дымов, хорошо знавший город, сразу увидел, где они находятся. Они стояли посреди Старо-Невского проспекта, и прямо против них был вход в Александро-Невскую лавру. Возчики стучали нога об ногу, стоя у подвод, старались согреться, размахивая руками, били друг друга по спине. Комиссар внимательно оглядывался по сторонам. Он то подходил к углу улицы, то возвращался к подводам. Мимо него с тяжелым скрежетом и звоном проносились трамваи. Но никто не обращал внимания на комиссара и на обоз. Точно они, как призрачные люди и подводы, пришли в город, который живет своей, ни на что не похожей жизнью и ему нет дела до этих ночных пришельцев. Дымов подошел к комиссару.

— Что будем делать? Куда пойдем?

Комиссар посмотрел на него, как будто впервые видел перед собой это обветренное, усталое юное лицо, и почесал щеку.

— Маяка-то нет, — сказал он, — тут было условлено — нас встретят, выставят маяк. Перерешили, что ли… Никого нет…

— Так пойдем прямо в штаб, в какой-нибудь районный, — воскликнул Дымов, — вы свяжетесь, и все в порядке!

— Не можем мы идти никуда, — ответил комиссар, облокачиваясь о подводу.

— Почему? — спросил Дымов, озадаченный решительным ответом Глебова.

— А, черт его, — вдруг мрачно произнес комиссар, — бодай его нечистую душу, я пропуск потерял. Тут этих патрулей было столько. Вытаскивал, вытаскивал то и дело. За обшлаг совал. Вытрясло, что ли… Теперь нам пути по городу нету без пропуска…

— Как же быть? — Дымову стало внезапно холодно, точно ему предложили проделать снова весь путь в обратном порядке.

Возчик-колонист, который говорил с комиссаром о сене, тронул Глебова за плечо, но тот, как зачарованный, смотрел на ворота лавры, откуда выезжали в эту минуту грузовики, полные людей.

Потом вход в лавру закрыл трамвайный вагон, тащивший на прицепе платформу с песком и мешками.

Колонист снова тронул плечо Глебова.

— Что тебе? — спросил комиссар.

Показывая какой-то лоскут бумаги, возница проговорил:

— Не нужно это, начальник? Свернуть можно — бумага мягкая…

Глебов взял от него лоскут.

— Где нашел?

— Тут внизу валялся. Думал, ты, начальник, бросил. Курить можно?

— Я тебе дам курить, — воскликнул Глебов, — это пропуск мой. Он из обшлага, нечистый дух, выпал.

И, пряча снова за обшлаг поглубже пропуск и не обращая внимания на возницу, он сказал, схватив за руку Дымова:

— Нечего ждать и некого искать тут на улице. Будем ночевать. Все устали — и лошади и люди. Будем ночевать…

— А где? — спросил Дымов.

— Там, — указал на ворота лавры комиссар.

— В лавре?

— В лавре. Давай заворачивай туда всех. Скажи Мохину и Крынкину, чтобы смотрели, чтобы никто не отстал.

Это была, конечно, необыкновенная ночь. Никто не удивлялся тому, что совершалось в эту ночь. Поэтому обоз из восемнадцати подвод тяжело прокатился под гулкими сводами ворот лавры и втянулся внутрь этого городка могил, церквей и служебных домов.

Во внутренних пространствах лавры Дымов никогда не был, и все-таки он понимал, что в лавре полный переворот, потому что он видел не только белые кресты и черные ржавые венки, но и освещенные, несмотря на такой поздний час, окна в зданиях, выходящих на могилы, и множество людей в закоулках между деревьями и домами, и даже лошадей, не принадлежащих к его обозу.