Эмиль Офин - Форпост «Зоркий»

— Открыть дверь и вынести отсюда посторонние предметы, — скомандовал Игорь и спрыгнул с подоконника.

Пионеры отставили лом от двери, расхватали лопаты и метлы, вскинули их на плечи, как ружья, и высыпали из форпоста под одобрительные возгласы женщин.

Лом, которым была подперта дверь, остался на долю Клима. Он схватил его обеими руками, поднатужился и поволок прочь из домика. На ходу с беспокойством спросил:

— Ведь я же ни капельки не боялся, — правда, Игорь?

Во двор въехал ещё один автомобиль — синий грузовик с красной полосой по борту. В кузове были скамейки и простой некрашеный стол; его придерживал сержант милиции. А из-за руля вышел другой сержант. Он доложил Петрову:

— Товарищ лейтенант. Нас начальник АХО прислал. Для форпоста, значит. — И повернулся к шоферу «тряпичной» машины. — А ну-ка, будьте добры, отъезжайте. Мы разгружаться будем.

Так полным и безоговорочным провалом окончился заговор управхоза и скрипучего Добермана. «Тряпичная» машина ещё, наверно, и не успела отъехать далеко, а в форпосте уже расставили скамейки и вокруг стола расселись пионеры.

— Эту битву мы выиграли сравнительно легко, — сказал Иван Сергеевич. — Но впереди ещё много сражений. Прежде всего, у кого есть дома телефоны? Необходимо установить оперативную круговую связь, этакую цепочку «передай дальше».

Телефоны оказались у всех, кроме Симки. Но это не беда. Симкина квартира в первом этаже, и ему могут постучать в окно Клим или Лера, они ведь живут в этом же доме.

— Очень хорошо, — сказал Иван Сергеевич. — Теперь, ребята, по домам. Инна Андреевна требует, чтобы вы отдохнули и сели за уроки. А завтра приступим к разработке операции, которая будет условно называться: «Человек с подвязанной щекой».

— Извиняюсь, кто здесь будет Петров?

— Я — Петров. Гражданин Новиков? Подойдите, пожалуйста.

Однако посетитель остался на пороге, теребя в руках форменную фуражку.

Петров смотрел на него выжидательно. У его стола сидел мужчина в модном сером костюме. Вид у этого мужчины был унылый, правая щека подвязана.

Поколебавшись с минуту, Новиков вдруг решительно подошел к столу, положил перед Петровым повестку, пришлепнул её ладонью и заговорил наглым, повышенным тоном:

— А позвольте спросить, какое вы имели право прийти на квартиру, когда не было взрослых, и морочить голову ребенку? Я буду жаловаться! У меня, извиняюсь, нет времени ходить по вашим детским комнатам. Зачем вызывали?

— Я постараюсь отпустить вас побыстрее, — сдержанно сказал Петров. — Вот только закончу разговор. Присядьте пока. — Он кивнул ему на тот самый табурет у окна, на котором совсем недавно сидел усталый и избитый Федя Новиков.

Потом повернулся к человеку с подвязанной щекой.

— Продолжим гражданин Сидоренко. Итак, сколько лет вашей старшей дочери Тане?

— Скоро четырнадцать.

— Она у вас от первой жены?

Сидоренко потрогал марлевую повязку на своей щеке, прищурился.

— А какое это имеет значение, товарищ лейтенант?

— Очень большое. Четырнадцать лет — это уже почти девушка. Вы хорошо зарабатываете, а она ходит в дрянных обносках вашей молодой жены. Ваша младшая дочь получает всё — игрушки, книжки, нарядные платья. Вы с женой заласкали ребенка. А от старшей даже конфеты запираете на ключ. Обижаете её на каждом шагу. Немудрено, что девочка плохо учится, уходит из дому, бродит по улицам, попадает под влияние всяких темных элементов.

— Мне об этом ничего не известно, — пряча глаза, лживым голосом сказал Сидоренко.

— А избивать Таню за то, что она сломала иголку в швейной машине вашей жены, — это вам известно? А где ваша дочь находилась целые сутки после того, как убежала из дому? Это вам тоже не известно? Так я скажу: её приютила на ночь одна сердобольная старушка, а утром потащила в какую-то молельню. Это вместо школы! Черт знает, что такое.

— Позвольте, позвольте…

— Не позволю.

Петров вышел из-за стола, открыл дверь в соседнее помещение и позвал:

— Таня!

В комнату вошла худая голенастая девочка в потертом, перепачканном известкой платье, в рваных чулках и в стоптанных туфлишках на непомерно высоком каблуке. Выражение лица у неё было какое-то тупое, отсутствующее.

Сидоренко вскочил было со стула, но Петров жестом приказал ему сидеть и спросил у девочки: — Скажи, бьет тебя отец?

Девочка молитвенно сложила руки ладонями вместе, закатила к потолку пустые синие глаза.

— Господь бог простит ему, — сказала она бесцветным вялым голосом.

— Что?.. Что она говорит? Где её так обработали?.. — в ужасе воскликнул Сидоренко. — Да ведь я её не бил, товарищ лейтенант! Только так — приструнил по-отцовски немного…

Петров взял со стола раскрытую папку.

— Вот акт. Здесь подписи свидетелей из вашей же квартиры. Вас надо отдать под суд, но мы этого не делаем, потому что понимаем: от этого вашей дочери будет хуже.

Сидоренко нервно поправил повязку, которая все время сползала у него со щеки, покосился на сидящего с опущенной головой Новикова и сказал недовольно:

— Вы могли бы, товарищ лейтенант, и без посторонних поговорить со мной.

— Ничего. Пусть люди знают, какие у нас ещё попадаются отцы.

В наступившем молчании было слышно, как скрипнул табурет под Новиковым.

— Я вас больше не задерживаю, гражданин Сидоренко. Идите и помните: повторится — не поздоровится вам, будут судить. Как дважды два.

— Нет-нет… Даю слово! Пойдём, Таня, — сказал Сидоренко и схватил дочь за руку.

Девочка безучастным взглядом обвела комнату и вдруг остановила ожившие глаза на лице Новикова. Тот вздрогнул, испуганно отодвинулся, невпопад пробормотал: «Извиняюсь…».

— Идите, идите, — повторил Петров.

Сидоренко тоже вдруг заспешил. Но, уходя, не забыл попросить:

— Вы уж, товарищ лейтенант, пожалуйста, не сообщайте ничего на службу.

Петров подождал, пока отец с дочерью вышли, вернулся за стол и сказал Новикову:

— Ну, теперь ваша очередь. Простите, что заставил ждать.

— Ничего, ничего, товарищ начальник… — Новиков мял лежащую на коленях форменную фуражку. Пальцы его вздрагивали.

Петров, казалось, не замечал настроения посетителя. Он очень долго протирал очки — сначала носовым платком, затем кусочком замши; потом перебирал какие-то бумаги на столе. Тишина в комнате становилась гнетущей.

Наконец он сказал:

— Жалуются на вашего сына: говорят, болтается по улицам черт знает с кем, пропускает уроки в школе. А жаль. Ведь ваш Федор любознательный, даже талантливый мальчик. У него способности к электротехнике. Конечно, это не дело — портить хорошие вещи, например дорогую куклу. Но и мальчика надо понять, направить его. Вот я и решил поговорить с вами.