Василий Клепов - Четверо из России

– Крепко тебя отделали!

Когда мы вошли во двор, меня подтолкнул Сигизмунд:

– Говорил кое с кем из своих… Если задумаете бежать, мы вам поможем.

Я радостно проговорил:

– Спасибо, дядя Зигмунд!

С появлением Сташинского все на поле изменилось. Поляки, и до этого чувствовавшие подозрительное поведение Франца, теперь, после его неожиданного возвращения из гестапо, замолкали, как только он приближался. Они собирались кучками и о чем-то совещались. Камелькранц свирепствовал, награждал зуботычинами всех и покрикивал:

– Живей, живей, работай!

Верблюжий Венок подолгу говорил со Сташинским, и Левке удалось подслушать, что речь шла о нас.

Вернувшись в замок, мы молча съели свои порцийки хлеба с желудевым кофе и сели около амбара ждать, когда горбун разрешит нам перебраться в польский барак.

– А знаешь, Левка, что ты наделал своим пожаром? – тихо произнес Димка. – Фрау Бреннер вчера арестовали. Фогелям было выгодно обвинить ее в поджоге.

Левка побледнел.

– Верно, верно, – подтвердил и я. – Слышал, что в поле об этом говорили поляки. Сегодня часть поляков уже копала ее картошку. Фогели добились своего.

– Сволочи, вот сволочи! – шептал Левка.

В это время к амбару подошел Камелькранц и встал, поигрывая замком у двери.

– Господин Камелькранц, вы же обещали, – начал я.

– Спать! Без разговоров! – отрезал горбун.

Мы поняли, что Сташинский успел что-то сообщить управляющему: ничем иным нельзя было объяснить поведение горбуна! Ведь только вчера он обещал перевести нас в польский барак…

– Надо быть осторожнее, – предупредил я товарищей…

Во дворе было тихо, как в могиле. Из барака не доносилось ни звука. Молчали и мы. Я уже думал, что ребята уснули. Но Димка прошептал:

– Напрасно все-таки Левка разбил репродуктор. Теперь мы так и не узнаем, что делается на фронте.

– Много ты узнавал, – огрызнулся Левка. – Сплошная брехня!

– Может, не брехня…

Оказывается, не меня одного мучили невеселые думы после того дня, когда баронесса угощала нас праздничным обедом.

– Послушать бы теперь Москву! – вздохнул Левка и вполголоса начал подражать московскому диктору: – «Внимание, внимание! Говорит Москва! Говорит Москва! Работает радиостанция имени Коминтерна».

– Молчи! – рассмеялся Димка. – А то еще подумают, что мы слушаем московские передачи.

Я вспомнил о радиоприемнике, который видел в кабинете у Фогеля. Что, если попросить Лизу пробраться к приемнику и послушать Москву? Тогда мы сразу могли бы узнать правду,

Девочка, словно угадав мои мысли, появилась у нашего амбара. Она пришла сообщить, что ей уже удалось припрятать кое-какие продукты и стянуть из кладовой старую одежду Карла. По ее словам, уже через день-два можно бежать.

– Только надо делать это скорее, вы понимаете? Фрау Марта может догадаться, и тогда мне, вы сами понимаете, что будет…

И дернуло меня попросить Лизу послушать Москву!

Лиза согласилась. Она сказала, что сегодня же попытается проникнуть в кабинет Рудольфа и узнает все, что нас интересует. Когда она уже удалялась, я подумал, что Лиза может включить приемник на всю мощность и перебудит всех обитателей дома. Едва я сообщил об этом Димке, как он переполошился и громко крикнул:

– Лиза!

– Тс-с! С ума ты сошел! Так можно разбудить горбуна.

– Никого я не разбужу. Верблюжий Венок сейчас дрыхнет без задних ног.

Лиза вернулась, и Димка принялся инструктировать ее.

– Ладно, ладно, Димка, – шепнула Лиза. – Только ты не очень кричи.

Не успели мы прикрыть дверь амбара как в замке во всю мощь рявкнул радиоприемник. Он тут же испуганно смолк, а через несколько секунд мы услышали пронзительный визг.

Утром Лиза не вышла к завтраку. А когда мы направились в поле, нас обогнала хозяйская повозка, в которой ехала баронесса. Рядом с ней сидела служанка. Поравнявшись с нами, она крикнула по-русски: «Прощайте, ребята!» И хотела еще что-то произнести, но баронесса стукнула ее кулаком по голове. Лиза упала на сиденье, закрыв лицо руками.

– Господин Камелькранц, куда ее повезли? – спросил я.

Управляющий буркнул:

– Не твое дело…

– Почему не мое? Ведь она – русская.

– Может, ты думаешь, что тебя назначили сюда русским консулом? – засмеялся Сташинский.

– Не всех же посылать сюда шпионами гестапо, – громко, так, чтобы все слышали, ответил я.

– Не понимаю, – растерялся Франц.

Меня трясло от негодования. Я повернулся к Сташинскому и с презрением, какое только можно передать голосом, выкрикнул:

– Ты все понимаешь, гадина! – и, подпрыгнув, ударил подлеца по щеке.

Он бросился с кулаками на меня. Я скрылся за спиной Сигизмунда. Поляки схватили Сташинского за руки и принялись уговаривать:

– Как не стыдно, Франц! Он еще ребенок.

Один Заремба молча стоял в стороне и сверлил своего соотечественника мрачным взглядом.

– Мне стыдно, Василь, сегодня за такого поляка, – шептал он.

Ночью, оказывается, Юзеф слышал, как кто-то из нас крикнул «Лиза!», после чего Сташинекий выскочил во двор. Юзеф не знает, что делал во дворе Франц, но через некоторое время пронзительный вопль раздался в замке. А поляк вбежал в барак и улегся как ни в чем не бывало в свою постель.

– Думаю, Франц сделал какое-то подлое дело! – посмотрел на меня бывший горняк из Катовиц.

Я-то знал теперь, какое это дело! Франц подслушал наш ночной разговор и, когда Лиза села к радиоприемнику, разбудил Камелькранца или баронессу.

К нам подошел Сигизмунд, высыпал из ведра картошку, посмотрел печально:

– Да… Теперь нам жизни не будет. Когда в стаде появится паршивая овца, можно ждать всего.

– Кого ты зовешь паршивой овцой? – ухмыльнулся Заремба.

– Известно кого…

Утром мы, как обычно, прибрали солому и ждали звонка на завтрак, но в бараке раздались крики. Юзеф Заремба выскочил во двор:

– Господин Камелькранц, идите скорее сюда!

В его словах было столько неподдельного ужаса, что мы тоже бросились в барак. В углу, близ дверей, лежал с открытыми глазами на топчане Франц. Он позеленел, лицо мучительно искривилось. Франц был мертв.

Камелькранц выгнал всех поляков во двор, закрыл дверь на замок и быстро ускакал за гестаповцами. Батраки толпились во дворе, и по их лицам было видно, что они ничего не понимают. Сигизмунд поймал мой взгляд и недоуменно пожал плечами. У амбара сидел Заремба и брился осколком стекла. Он порезался в нескольких местах и густая кровь покрывала его щеку. Но Юзеф без зеркала, без мыла продолжал драть свою жесткую черную бороду. Наконец удовлетворенно потер рукой по изрезанному лицу и, взглянув на окровавленную ладонь, умылся под умывальником.