Василий Клепов - Четверо из России

Я хотел ей возразить, когда услышал вдруг шум. Он быстро нарастал и, оглушая нас грохотом, совсем близко промчался состав.

– Поезд? – изумился Димка.

Я живо вскочил на ноги, посмотрел туда, куда проследовал составе. Красный огонек виднелся совсем недалеко.

– Что, если…

– На поезде? – опросил Димка.

– Конечно, на поезде! – обрадовалась Белка. – Пешком мы будем тащиться два года.

– Уже скисла! Эх, ты!

Но в глубине души я и сам сознавал всю нелепость бегства пешком. Уж если бежать, так бежать!

– Идемте!

Мы направились в ту сторону, где призывно горел огонек.

То, что издали нам казалось пашней, было железнодорожными путями. Их было очень много, они терялись где-то вдали. Мы услышали тяжелое пыхтение паровозов, свистки стрелочников, лязг буферов сталкивающихся вагонов, хотя ничего не было видно. Мимо, обдавая нас теплом, пропахшим маслом воздухом, проползло что-то, и вдруг прерывисто загудел один паровоз, другой, третий, и вот уже воя станция заливалась на разные голоса.

– Воздушная тревога! – вскричал я, обрадовавшись.

Паровозы спешно тащили составы. А в небе слышался гул, там зажигались яркие, яркие фонарики: летчики сбрасывали на парашютах ракеты. Сразу осветились и станция, и дело, и составы, и город под горой. И вот свистели уже и ухали бомбы, яркие в темноте взрывы потрясали землю.

Несколько минут мы лежали, плотно прижавшись к земле.

– Бей их, бей! – приговаривал я. – Дайте им за Левку, за Лизу и поляков!

Но все стихло. Трещали только горевшие составы.

Скорее на станцию! Может, в суматохе нам удастся вскочить в вагон, уехать…

Однако станции по сути уже не было. Вместо нее лежали кучи жарко пылавших развалин, вокруг которых суетились пожарники. На путях работали мастеровые, сбрасывая разбитые вагоны. Нигде никакого намека на скорое отправление поездов.

Недалеко от развалин сохранился деревянный домик. Какой-то человек, взобравшись на лесенку, уже прибивал над входам вывеску: «Станция Клодава». Мы подошли к нему:

– Скажите, а на восток пойдет поезд?

Человек прибил вывеску, спустился и, положив лестницу, проворчал:

– Какой тут к черту поезд! Если и пойдет, то не раньше вечера.

Разочарованные, мы отошли, не зная что делать. В это время у домика остановились три легковые машины. Из одной выскочил военный, строго спросил:

– Где начальник станции?

Человек с лесенкой молча кивнул на дверь.

Сначала из-за двери слышался мирный разговор, но потом один голос начал кричать:

__ Распоряжение самого фюрера! Расстреляю! Чтобы к составу генерала через двадцать минут прицепить паровоз!

– Сейчас, господин штурмбанфюрер [73], сию минуту. Все будет готово.

Начальник пулей выскочил из дверей.

Я кивнул ребятам, и мы двинулись за начальником, желтая фуражка которого моталась уже где-то вдали.

Скоро к перрону подошел состав из четырех вагонов. Откуда-то немедленно взялись два полицейских.

Подтолкнув ребят, я, чтобы уйти от полицейских, двинулся вдоль перрона. Димка и Белка шли за мной. Больно ударившись обо что-то затылком, я залез под вагон, поманил товарищей.

– Знаете, где ездили когда-то беспризорники? Вот в такие ящики и залезайте!

Белка ничего не знала про ящики, но я обещал ей помочь. Мы подождали, пока часовой, ходивший вдоль состава, не перейдет на другой конец, и юркнули под вагон. Я живо усадил Белку, пристроился сам и стал ждать отправления. Где-то вдалеке стучал по колесам молоточек осмотрщика вагонов. Все ближе, ближе… И вдруг совсем рядом оказали:

– Далеко ли собрался ехать, земляк?

– Дяденька, молчите! – услышал я Димкин голос. – Я только до следующей станции.

– Нашел где ехать! А ну – вылезай!

Через несколько минут полицейские собрали нас на перроне, и мы шумно доказывали, что нам надо обязательно ехать до следующей станции.

– Кого поймали? – послышалось из двери вагона. На ступеньках, освещенный фонариками полицейских, стоял дюжий военный с плотно сжатыми губами и рыжими усиками. Я вообще заметил, что в Германии много людей с усами, как у своего фюрера. Этот, судя по выражению лиц полицейских, был большой начальник. Я глянул на его чисто надраенные ботинки, на брюки, по которым бежал широкий голубой кант, и меня осенило: генерал!

Я вырвался у полицейского, подбежал к ступенькам вагона и запричитал:

– Господин генерал! Уймите вы их! Это же безобразие! Нас не пускают. Мы не бандиты, не хулиганы. Мы только хотим на фронт. Возьмите нас, и вы увидите, как мы будем бить этих русских…

Генерал заинтересовался и ступил на землю. Он слушал мою болтовню о том, что мы, три юных немецких патриота, бежали из дома, чтобы ехать на Восточный фронт. По лицу генерала промелькнуло что-то вроде улыбки.

– О, это хорошо! Три юных немецких патриота – замечательно! Фольмер! – закричал генерал, поворачиваясь назад. – Фольмер, подите сюда!

Перед ним вытянулся тщедушный подполковник. Генерал что-то проворчал ему и громко закончил:

– Надо, чтобы об этом завтра заговорили газеты. Вы, Фольмер, займитесь этим. Господа, отпустите их! Они поедут со мной.

Я замер. И – что говорить – растерялся. Правда, немецкий я к этому времени уже знал здорово, но диалекты всякие могли подвести, и генерал мог разоблачить нас. Но все-таки игра стоила свеч! Или мы вернемся домой, в Россию, или нам долго еще придется влачить в Германии, жалкое существование. А! Была не была…

Я дал знак ребятам, что надо рискнуть.

Полицейские расступились, и мы поднялись за генералом в вагон. За нами по ковру неслышно шагал подполковник Фольмер. Меня поразили его глаза. Зеленые и круглые, как у гадюки, они смотрели не мигая.

– Ну рассказывайте, откуда вы и кто? – спросил генерал, снимая плащ и усаживаясь в свое кресло в просторном роскошном купе.

Мы во все глаза глядели на этого властного военного. Он был уже не молод, на его седой голове проглядывала на макушке розовая плешь, тщательно закрытая реденькими волосиками. На левой стороне лица краснел огромный шрам.

Я начал плести ему то, о чем говорил Мальчевскому: мы родом из Грюнберга, родители недавно погибли во время бомбежки города русскими самолетами, а мы, два брата и сестра, должны отомстить за родных. И так далее и тому подобное. Причем во второй раз моя ложь показалась более убедительной даже самому себе.

– Как вас зовут? – спросил он, вглядываясь в меня острым взглядом серовато-стальных глаз.

– Меня – Отто, брата, – кивнул я на Димку, – Руди, а ее – Грета.

– Настоящие германские имена! – громко воскликнул генерал. – Так вот, Грета, что ты будешь делать на фронте?

Я сразу вспомнил, что Белка до сих пор говорит по-немецки с большим акцентом и потому бухнул: