Брайан Джейкс - Двое с «Летучего голландца»

Опустившись на колени, братья всматривались в темную, покрытую маслянистой пленкой глубину. Но на гладкой поверхности воды появилась лишь цепочка пузырьков, а потом и она исчезла. Тупое лицо долговязого исказил страх, однако он быстро взял себя в руки и твердо сказал остальным:

— Так. Мы просто не смогли его догнать. Никто ничего об этом не узнает. Родни у него нет. Одним немым дураком больше, одним меньше — какая разница? Пошли скорее отсюда.

Убедившись, что в темноте и тумане их никто не заметил, все трое отправились домой.

Задержавшись на сходнях, капитан наблюдал, как из тумана, окутавшего порт, появляются последние из его матросов. Жестом приказав им подняться на борт, он прокричал:

— Опять нализались, дармоеды! Ну ладно! Теперь до Тихого океана спиртное вряд ли найдешь! По местам! Пора в путь.

Бирманец улыбнулся, и снова шрам исказил его лицо.

— Так точно, капитан! Есть, капитан!

Корабль стал разворачиваться носом в открытое море. О борт судна разбивался прибой. Кормовые кранцы терлись о доски причала. Вглядываясь в туман, капитан повернул штурвал на несколько градусов и крикнул:

— Отдать швартовы!

Стоявший на корме матрос-финн ловко дернул канат так, что петля сразу соскочила с кнехта, и конец зашлепал по воде. Поеживаясь от холода и не желая возиться в ледяной воде, матрос не стал вытягивать канат на борт и оставил его тянуться за судном. Сам же побежал скорее на камбуз, чтобы согреться у теплой плиты.

В холодной воде мальчик совсем окоченел. То теряя сознание, то приходя в себя и пытаясь удержаться на воде, он вдруг почувствовал, как лицо оцарапал грубый канат. Вцепившись из последних сил в этот канат онемевшими руками, мальчик попытался забраться по нему наверх. Казалось, прошла вечность. Когда его ноги коснулись обшивки корабля, он подтянулся и, уцепившись за подвернувшийся выступ, вылез из ледяной воды. Забравшись в какое-то углубление, он скрючился там, поднял глаза и увидел выцветшие от времени красные, обведенные золотом буквы: «Flieger Hollander». Он не умел читать, и эта надпись ничего ему не сказала. Название судна было написано по-голландски, а на английском, которого он тоже не понимал, она означала «Летучий голландец».

На рассвете туман рассеялся, небо вновь стало чистым и ясным… Под всеми парусами «Летучий голландец» прошел мимо Гетеборга. Его курс лежал в открытое Северное море через пролив Скагеррак. Капитан Филип Вандердеккен, скрестив на груди руки, стоял на полубаке, ощущая, как вздымается и взлетает на волнах его корабль. Он подставил лицо мелким брызгам, над головой у него гудели ванты и паруса.

Вандердеккен плыл в Вальпараисо за своей долей зеленых камешков, и этого богатства ему хватит до конца жизни; он никогда не улыбался и на этот раз позволил себе лишь легкий кивок, говоривший о том, что он доволен. Пусть владельцы корабля поищут другого дурака, который согласится плавать на этом корыте по океанам. Пусть в следующий раз весь этот экипаж, набранный из портового отребья, ломает себе голову, как насолить другому капитану. Вандердеккен прошелся по кораблю от носа до кормы, отдавая отрывистые команды этому угрюмому сброду. Часто он внезапно оборачивался — Вандердеккен не доверял своим матросам и не любил их. По взглядам, которые он ловил, по тем негромким разговорам, которые прекращались, стоило ему появиться, он понимал, что среди экипажа ходят сплетни насчет этого рейса и, более того, матросов уже охватила зараза недовольства.

Ну что же, тем хуже для них: теперь руки у всех до единого будут заняты и днем, и ночью, вот тогда и станет ясно, кто тут хозяин. От зоркого глаза Вандердеккена не ускользала ни одна мелочь; взглянув поверх плеча рулевого, он заметил покрытый ледяной коркой конец, тянувшийся за кормой. Подозвав кивком палубного матроса-финна, он указал на канат.

— Выбери этот канат и смотай его, как положено, в морской воде он сгниет!

Палубный матрос хотел было что-то возразить, но заметив гневный блеск в глазах капитана, поднес руку к фуражке.

— Есть, есть, капитан!

Вандердеккен уже дошел до середины палубы, когда финн, перегнувшийся через кормовое ограждение, вдруг закричал:

— Смотрите! Здесь мальчишка, похоже, мертвый!

Все поспешили на корму и столпились у ограждения. Грубо растолкав их, капитан взглянул вниз. Скорчившаяся фигурка притулилась на выступе под кормовым балконом, окружавшим капитанскую каюту. Это действительно был мальчишка, промокший и окоченевший от холода.

Вандердеккен повернулся к матросам, его хриплый голос прозвучал бесстрастно и жестко:

— Оставьте его там или столкните в воду, мне все равно.

Из камбуза — узнать, что происходит, — вышел толстый бородатый грек, служивший коком.

— У меня нет помощника, — крикнул он. — Если он живой, я заберу его!

Капитан презрительно взглянул на кока:

— Лучше ему быть покойником, чем работать на тебя, Петрос. Впрочем, делай, что хочешь… А остальные, марш на работу!

Петрос, тяжело ступая, спустился в кормовую каюту, открыл иллюминатор и втащил мальчика внутрь. Найденыш не подавал признаков жизни, но когда грек поднес к его губам нож, лезвие слегка запотело.

— Клянусь своей бородой, он дышит!

Петрос перенес мальчика в камбуз и положил в углу возле плиты на кучу мешков.

Помощник капитана — англичанин — заглянул на камбуз выпить воды. Из любопытства ткнув носком ботинка тело мальчика, он попытался растолкать его. Но тот не пошевелился.

Англичанин пожал плечами.

— По-моему, он мертвый. На твоем месте я вышвырнул бы его за борт.

Петрос направил на англичанина свой острый блестящий нож.

— Но ты-то не на моем месте! Я сказал — он останется. Если придет в себя. Мне тут нужен помощник, работы много. Мальчишка мой.

Отпрянув от ножа, англичанин покачал головой.

— Твой, говоришь? Не повезло парню. Капитан верно сказал: лучше ему умереть.

Мальчик пролежал на мешках почти двое суток. Под вечер второго дня на плите Петроса дымилась похлебка из соленой трески, репы и ячменной муки. Подув на половник, грек попробовал, что получается, и бросил взгляд на мальчика. У того глаза были широко открыты, он с жадностью смотрел на кастрюлю.

— Вот оно что! Моя рыбка жива?

Мальчик открыл рот, но никаких звуков не последовало. Петрос взял выпачканную жиром деревянную миску, зачерпнул ковшом немного похлебки и сунул миску в руки мальчика.

— Ешь!

Похлебка была обжигающе горячая, но это не могло остановить мальчика. Жадно, почти не пережевывая, он проглотил еду и протянул коку пустую миску.

Петрос ударил по ней половником, она перевернулась и выпала из рук мальчика, а грек сощурил безжалостные глаза: