Илья Туричин - Братья

"Дядя Вася" только головой покачал: ну Клюква!

Прибывших накормили отварной картошкой, заправленной салом, напоили чаем из каких-то одной "куфарке" ведомых трав. Чай был приятный, пах мятой.

Солнце накололось на верхушки деревьев, когда подкатили отставшие подводы. Их поставили возле самой поляны в кустах.

Кто-то тихонько стонал, кто-то скрипел зубами, сдерживая боль. Двое в беспамятстве. Врач переходила от одного к другому. Успокаивала.

– Потерпи, родной. Всего ничего осталось. Вот придет самолет, погрузитесь, а там - Москва. Там такие профессора, мертвых оживляют, а вы - живые, слава богу, еще вернетесь. Повоюете!

Когда зашло солнце, один из раненых умер, тихо, словно не хотел тревожить товарищей. Так же тихо его отнесли в сторонку.

Гертруда Иоганновна плакала. Она все время думала о Петре, который остался в лагере, о Павле, о котором нет известий, об Иване, который воюет. А может быть, вот так же его отнесли в сторонку и положили на землю?

Подошел Алексей Павлович, осторожно взял ее руку в свою. Рука у него была горячей, тревожной.

– Не надо, Гертруда Иоганновна, нельзя. Им горше, чем нам.

– Да… да… - Она шевельнула припухшими губами. - Да… - утерла глаза.

В черном небе высыпали звезды.

– Еще луна выползет, - сердито сказала Колокольчикова и скомандовала: - По местам, хлопцы.

Три тени скользнули на поляну.

Глаза привыкли к темноте. Гертруда Иоганновна отчетливо видела стволы деревьев, дальний край поляны. Белые бинты раненых голубовато светились, как лесные гнилушки.

Откуда-то сверху донесся легкий гул. Она подумала, что ветер прошел по верхушкам деревьев. Но ветра не было.

И в ту же секунду Колокольчикова громко крикнула:

– Зажигай!

Три костра одновременно вспыхнули на поляне, вспыхнули сразу ярко, затрещали, политые чем-то горючим.

Гул нарастал. И вот из черного неба вывалился черный силуэт самолета, пролетел над поляной, исчез за лесом, как огромная ночная птица.

– Всем стоять на местах! - крикнула Колокольчикова.

И все остались стоять на местах, потому что она была тут хозяйкой, начальница партизанского аэродрома, она, и больше никто.

Самолет появился с другой стороны, совсем над верхушками деревьев. Казалось, вот-вот сшибет их и рухнет сам.

– Чумаков! - прокричала Колокольчикова. Она уже узнавала летчиков по почерку, по манере садиться.

Самолет остановился в дальнем краю поляны. К нему побежали от костров тени. Помогли развернуться носом к поляне.

– Пошли на разгрузку-погрузку! - скомандовала Колокольчикова, и все бегом бросились за ней.

И Гертруда Иоганновна побежала. И "дядя Вася". И Алексей Павлович… Только раненые и доктор остались.

В фюзеляже раскрылась дверца, опустилась короткая металлическая лесенка. Выскочили летчик и стрелок-радист.

– Здорово, Колокольчикова! - Чумаков облапил начальницу. - Принимай груз.

– Как долетели?

– Постреляли малость. Ну, да мы воробьи и раньше стреляные. Раненых много?

– Есть.

Приходилось громко кричать, потому что моторы ревели, их не глушили. Мало ли что!

– Скоро закроем ваш аэродром! - крикнул Чумаков.

– Что так?

– Похоже, пешком сюда пойдем.

– Дай-то бог! - крикнула Колокольчикова.

Между тем команда ее быстро принимала от стрелка-радиста какие-то тюки и ящики, относила в сторону в лес.

Чумаков подгонял:

– Давай быстрей, ребята. Раненых подносите. Ночь коротка.

Сначала погрузили раненых. Потом поднялись по лесенке кто улетал. Стрелок-радист втащил лесенку, закрыл дверь.

– Готов!

"Как в метро", - подумала Гертруда Иоганновна. Она сидела между врачом и Алексеем Павловичем. Было тесно. Оглушительно взревели моторы. Самолет дернулся, побежал по поляне. Казалось, вот-вот врежется в летящие навстречу стволы. Но внезапно взмыл и пошел над лесом. Появилось неприятное ощущение, будто желудок куда-то проваливается.

– Который раз лечу, а привыкнуть не могу! - прокричал Алексей Павлович прямо в ухо Гертруде Иоганновне.

Она повернулась к круглому окошку. Внизу было темно и жутко. Не поймешь, что там: лес, поле, а может быть, уже ничего, летим вверх и кругом только небо!

Она никогда еще не летала, и то ли от ночного мрака, то ли от тесноты не было никакого ощущения полета. Скачешь на лошади и то - летишь! А тут только тошнота и встряски, будто небо все в ухабах, как проселок в лесу.

Вскоре внизу появились отдельные вспышки, в стороне - горящее строение. Все казалось нереальным.

– Фронт! - крикнул Алексей Павлович.

Гертруда Иоганновна совсем прилипла к окну. А вдруг там, внизу, Иван? Как будто она могла увидеть его…

– Не страшно?

Она покачала головой. Некогда бояться.

А потом снова неслась внизу черная ночь, казалось, не будет ей конца. Врач встала, наклонилась над ранеными. Отпрянула.

– Еще один…

Ах, война распроклятая!

На аэродроме их встретил молодой человек в военной форме. На плечах красовались золотые погоны с четырьмя маленькими звездочками и красным просветом. Гертруда Иоганновна слышала, что в армии ввели погоны, но видела их впервые.

– Прошу в машину.

"Дядя Вася" оглянулся на самолет. Там выгружали раненых. Прямо к самолету подошли санитарные машины.

– Не тревожьтесь, товарищ генерал. Все сделают. Медицина.

"Дядя Вася" удивленно посмотрел на него.

– Я не генерал.

– Генерал, товарищ генерал, - скупо улыбнулся военный. - Приказ видел.

Они сели в "эмку". Машина побежала сквозь ночь.

– Как Москва? - спросил Алексей Павлович.

– Живет.

– А куда мы сейчас?

– Приказано в гостиницу.

Гертруда Иоганновна так устала, что уснула, склонив голову на плечо Алексея Павловича, а тот боялся пошевельнуться, чтобы не потревожить ее.

Она даже сон видела, что идет по Москве, а кругом люди, шумно.

А когда проснулась - увидела за окошком улицу Горького. Шли редкие прохожие. Светало. Так она и проспала самое главное - въезд в Москву. Да что ж это она, в самом деле? Столько мечтала об этом дне там, в фашистском аду, столько ждала его. И вот - проспала.

Она беспомощно улыбнулась и приникла к окну.

Алексей Павлович понял ее.

– Ничего. Еще наглядитесь.

Машина спустилась по улице Горького вниз. Подкатила к подъезду гостиницы "Москва".

Их разместили на разных этажах. Гертруда Иоганновна оказалась на десятом. Номер был огромный, с двумя кроватями, большим шкафом, трельяжем, письменным столом, ванной. "Весь штаб можно разместить. Побольше землянки", - подумала она и открыла окно. И тотчас в комнату ворвался шум города. Москва жила, Москва дышала. Внизу по Манежной площади бежали маленькие автомобильчики, по тротуарам шли крохотные человечки. Москвичи, не пустившие фашистов в свой город, в ее город, в наш город! Ей хотелось крикнуть: "Здравствуйте, москвичи! Здравствуй, Москва!" Горло перехватило. Она отошла от окна, послонялась по комнате. Сейчас бы вещи разобрать! Но вещей не было. Все - на ней.