Илья Туричин - Весна сорок пятого

Возник какой-то шаркающий звук, словно натирают пол. Он был навязчиво-непрерывным. Она даже оглянулась. Платформа пуста. На дальних путях товарные вагоны и цистерны недвижны. Возле свежесколоченного из белых досок домика с надписью: "Кассы" маячит дежурный по станции в красной фуражке, глядит в ее сторону. Откуда ж этот нарастающий непрерывный шаркающий звук?

Внезапно сквозь пролом она увидела втекающую на площадь колонну немцев в перепачканных шинелях, с оружием. Она вздрогнула от неожиданности. Какая нелепость! А потом вгляделась и поняла, что у них не оружие, нет - лопаты и ломы. А рядом шагает красноармеец с винтовкой. Пленные.

Гертруда Иоганновна вздохнула тяжело, будто эти серо-зеленые в колонне преследовали ее и ей только-только удалось скрыться.

– Вам плохо?

Она повернулась на голос. Рядом стоял дежурный в красной фуражке. Она и не заметила, как он подошел.

– Нет-нет, спасибо…

Гертруда Иоганновна кивнула дежурному и двинулась к выходу в город. Не стоять же век у черного пролома в вокзальной стене.

Ну зачем? Зачем она приехала в Гронск?

Она вышла на площадь. Хвост колонны пленных втягивался в улицу, ведущую к центру. Замыкал колонну еще один красноармеец с винтовкой.

Гертруда Иоганновна поморщилась и побрела вслед за колонной. У нее не было ни определенной цели, ни какого-либо плана, ни каких-либо желаний. Только одно - двигаться. Шагать. Туда. В центр. К своему прошлому. Ей казалось, что у нее нет ни настоящего, ни будущего, только прошлое. Ноги болят, и дышать трудно. Может, она заболевает? Болезнь прокралась неприметно и вот грызет суставы и сердце. А может, это усталость?

Как изменился город: полинял, обгорел. Проклятая война!

Колонна пленных свернула в боковую улицу. Гертруда Иоганновна постояла немного на перекрестке, глядя ей вслед, и побрела к центру, обдумывая, с чего начать жизнь в Гронске. Но мысли все время перескакивали на детей. То мерещился Павел, окровавленный на каменном полу. Под доброй личиной доктора Доппеля - жестокое сердце фашиста. Чтобы подчинить мальчика, он не остановится ни перед чем. Он - порождение рейха! О! Они еще немало бед принесут, прежде чем им сломают хребет. Идея национальной исключительности порождает цинизм и вседозволенность. Это страшно, это очень страшно…

То виделся ей огромный немецкий солдат с пустыми глазами под зеленой каской, с автоматом в волосатых с засученными рукавами руках. И дуло автомата направлено в грудь Петра. Сейчас он выстрелит, выстрелит…

Иван! Где ты, Иван! Спаси, спаси сына!…

Она брела по улицам, чемоданчик бился о ногу. Она старалась думать о собственном будущем, но не могла, не могла думать о себе. Потому что и Иван, и мальчики - это тоже она.

Что-то остановило Гертруду Иоганновну. Она сразу не поняла, что, оторвала взгляд от щербатых плит панели и увидела потрепанный, изорванный купол шапито. Он стоял на своей площадке сиротливо и неприкаянно, открытый и солнцу, и ветрам, и дождям. Брезентовая крыша обветшала, осела, в брезентовых боках зияли дыры…

И снова не хватило воздуха. Распахнуть бы ватник! Она даже расстегнула верхнюю пуговицу…

Кто-то бесцеремонно схватил ее за рукав, и рядом раздался визгливый женский голос:

– Ах, кого я вижу! Попалась, немецкая шкура!

Гертруда Иоганновна вырвала рукав и отшатнулась. Перед ней стояла Олена, та самая, с которой она сидела в тесной камере еще до прихода в город фашистов. Тогда никто не знал, что сидела она по собственной воле, что она приняла предложение сесть в тюрьму, рассчитывая на то, что фашисты освободят ее и поверят ей. Ведь она была немкой, "соотечественницей"…

– Что, узнавать не хочешь?… - Ярко накрашенные губы кривились в усмешке. - Как издевалась надо мной в тюрьме, забыла? Я напомню!…

Возле начали останавливаться любопытствующие. Оскалясь, Олена ткнула Гертруду Иоганновну наманикюренным пальцем.

– Хозяйка офицерской гостиницы фрау Копф! Глядите, люди добрые! Не успела удрать! Идем в милицию, я тебя сдам нашей Советской власти. Пускай тебя шлепнут, шкура немецкая!

Она снова вцепилась в рукав ватника и потащила Гертруду Иоганновну под одобрительные возгласы добровольного конвоя из прохожих. Не каждый час доводится поймать шпионку!

Гертруда Иоганновна шла покорно. Наверно, многое предстоит еще вытерпеть. Многое. Эта бешеная могла и убить.

Так и ввалились в комнату дежурного галдящей, возбужденной толпой.

За деревянным барьером стоял облезлый в чернильных пятнах письменный стол. А за ним сидел молоденький лейтенант в милицейской форме с золотой нашивкой за тяжелое ранение и с медалью "За отвагу". Строгое лицо его было в синих пороховых пятнах. Перед ним на столешнице рядом с бумагой и фарфоровой чернильницей-непроливашкой лежала фуражка. Он неторопливо надел ее, как бы подчеркивая, что он - лицо официальное. Постучал ладонью по столешнице.

– Тихо, граждане! Кто-нибудь один.

Все притихли и посмотрели на женщину с крашеными губами, все еще цепко державшую рукав ватника. Олена произнесла с наслаждением:

– Шпионку поймали. Не успела удрать. Вот, фрау Копф, владелица гостиницы "Фатерлянд"… Шкура.

– Та-ак… Все эту гражданку опознали?

Какая-то тетка, укутанная в серый платок так, что один нос торчал, прошепелявила:

– Лично-то я с ей не зналась. Но ежели шпиёнку ведут, чего ж не помочь? Дело обчее.

– Ясно. А остальные?

Все загалдели. Лейтенант поморщился, будто у него зуб заболел.

– Тихо, граждане! Кто эту гражданку не опознает, можете быть свободными. Кто опознает - останьтесь. Не базар, понимаете.

И все ушли, кроме Олены, все еще вцепившейся в рукав ватника, словно она боялась, что "фрау" уйдет вместе с остальными.

– Та-ак… - Лейтенант почесал переносицу, обдумывая, с чего начать, внимательно оглядел Гертруду Иоганновну. - Что имеете в чемодане?

Гертруда Иоганновна пожала плечами.

– Алексеев, примите чемодан.

Стоявший у двери милиционер подошел к Гертруде Иоганновне, мягко отобрал чемоданчик и, перегнувшись через барьер, поставил его на стол.

Лейтенант кивнул, неторопливо подвинул к себе листок бумаги, взял тоненькую желтую ручку, макнул перышко в чернила, оглядел его внимательно, не пристало ли что, и перевел взгляд на Олену.

– Фамилия?

– Мое?

– Ваша.

– А я-то при чем, товарищ начальник? - нахмурилась Олена. - Ее допрашивайте. Она - шкура немецкая.

– Допросим, - сказал лейтенант. - Но вы сделали заявление. Сделали?… Вот. И я должен его зафиксировать.

– Зафиксировывай. Валяй. Фамилие мое Сивко Олена Тарасовна.

– Где проживаете?

Олена назвала адрес.

– Что имеете заявить по существу дела?

– Она вот, - Олена наконец отпустила рукав ватника и подчеркнуто брезгливо вытерла ладонь о пальто.