Михаил Демиденко - Сын балтийца

Тетя Клара включила «Телефункен», раздался щелчок, и загорелась зеленая лампочка настройки - «рыбий глаз». Через секунду из приемника вырвался рев.

И вдруг звуки смолкли. Заговорил человек. С надтреснутым голосом. Немец. Заговорил спокойно, вкрадчиво. Он произнес несколько фраз и внезапно заорал.

И опять как будто что-то взорвалось.

Оратор говорил долго.

Тетя Клара и человек в форме немецкого офицера внимательно слушали радио, изредка переглядываясь между собой.

- Кто это? - спросил я, когда затих очередной рев.

- Гитлер, - просто ответила тетя Клара.

Слово «Гитлер» было для меня целым понятием, и странно было слышать, как говорил один человек. Кончался сорок второй год. Немцы вышли к Сталинграду. И жутко было слышать фашистов - казалось, они рядом, за стенами монастыря.

Затем заиграли марши. Звенели трубы. Гремели барабаны. Раздавались команды - там, где-то далеко-далеко, маршировали, а под Воронежем от поступи фашистов дребезжала пепельница на комоде.

Тетя Клара выключила приемник.

- Что он говорил? - спросил я.

- Хвастался, - сказала тетя Клара и подула на руки, точно они замерзли. - Хвастался. Грозился.

Сорок второй год… Сейчас, когда прошло много времени, можно подумать: что страшного было в крике Гитлера? Он ведь войну проиграет, отравится, и его труп сожгут эсэсовцы. Это теперь он не страшен, как не страшен Чингисхан. Помню, больше всего поразило, что Гитлер говорил, как человек, человек из плоти. Странно!

Спать меня уложили на топчане. На мягкой перине, под теплым одеялом я разомлел и заснул беспробудно.

Встал чуть свет, потому что привык вставать с петухами. В домике уже никого не было. Я оделся, нашел полотенце и кусок пахучего немецкого мыла, вышел в сад.

На улице почему-то белым-бело, голые яблони, красные листья кленов, дубы и рябины поседели.

Иней посеребрил землю. Было звонко. И хотя стояла тишина, казалось, что земля пела, как тонкая фарфоровая чашка.

«Предсказывают синоптики! - подумал я. - Обещают дождь - выпал снег».

Возле огромных сооружений шевелились люди - парни лет по двадцать пять, поджарые, голые по пояс. Перепрыгивали через канавы. Как белки, взбирались на макеты пятиэтажных стен, легко и цепко подсаживали друг друга с этажа на этаж. Интересное упражнение - на карнизе дома замерли бойцы, целое отделение. Ужасно трудно прицепиться к стене и не двигаться. Видно, затекли руки, бойцы спрыгивали на землю и делали разминку. Больше всех выстоял невысокого роста паренек, очень похожий на Толика Брагина.

Захотелось с ними поупражняться. Нельзя - они проходят специальную подготовку, а я здесь гость, вольношатающийся.

Затем начались упражнения по самозащите. Э… Некоторые приемчики я знал.

- Алик, - послышался голос тети Клары. Она стояла с кофейником, накрытым концом шали, чтоб не остыл. - Умывайся на реке, быстрее возвращайся, кофе остынет.

Завтракали втроем - тетя Клара, дядя Ваня-Вилли, уже не в немецкой форме, в гражданской, и я. Ели яичницу. Класс! Тетя Клара расставила на скатерти тарелочки, положила приборы - вилка слева, нож справа. Наконец-то она могла показать, как положено сидеть за столом. Смешно! Как во сне…

Рядом со мной сидел, может быть, настоящий немец. Чинно-благородно, не спеша ел с тарелочки вилочкой, за ворот куртки заложена салфетка. Чудеса в решете! Разговаривал он с тетей Кларой по-немецки. Изредка она его поправляла, он краснел, как ученик на контрольной, повторял слова.

- Не путайте баварский диалект с берлинским, - поучала тетя Клара.

- Йа, йа, - кивал головой дядя Ваня-Вилли: мол, понял.

На меня все это так подействовало, что после завтрака я сказал:

- Данке шен!

Во до чего дошло! Я по-русски после обеда забывал говорить «спасибо», а тут «данке шен»!

Целый день они разговаривали. Я пытался понять, о чем они толкуют, но так ничего и не понял. Мне делать было совершенно нечего. Спасибо, обнаружились немецкие журналы, целая кипа. Я смотрел на картинки. Все улыбались, улыбался Гитлер, Геринг, Геббельс, было много снимков разных городов. Русские военнопленные. Снятые снизу лица русских выглядели уродливыми. Специально так фотографировали, чтобы был невыгодный для съемки ракурс.

Потом чинно обедал. Не жизнь - сказка!

За окнами во дворе монастыря шла напряженная жизнь - вернее, учеба, еще вернее - тренировка.

Я видел, как целый день у спортивных сооружений натаскивали людей. Уходили одни, приходили другие. Сколько их? Не знаю, да и никто не ответил бы на подобный вопрос. Здесь нельзя было задавать вопросы. Украдкой я поглядывал в окно, выходил из избушки.

Ребята работали, именно работали, настойчиво. Я понял одно: они вырабатывали производственные навыки. Да! Чтоб, не раздумывая, отпрянуть, прижаться к земле, стене, крыше товарного вагона, пропустить мимо пулю, нож, камень, чтоб подобное было таким же обыденным, как наколоть дров для печи, запрячь лошадь в телегу. Здесь учили работе тяжелой и беспредельной, смысл которой заключался в том, чтобы не выдать себя врагу как можно дольше, чтоб сохранить то, что называется внезапностью, чтоб благодаря смелости, инициативе, инстинкту самосохранения, навыку, сообразительности, удаче выжить - и тем победить врага, который хочет выжить сам.

Фашисты как чума. Эти ребята учились быть санитарами. Они обязаны были все уметь делать, бороться с эпидемией чумы. Романтика санитаров.

Кто-то должен был выполнять и эту работу. Кто-то был токарем, лудильщиком, кто-то механиком или артиллеристом, ну, а им выпало быть разведчиками, хотя могли они выучиться и на пехотинца, и на связиста. Они были трудягами войны.

Конечно, я всего этого еще не мог тогда так четко понять, я запоминал, чтобы в будущем осмыслить.

Люди бегали, ползали, пороли финками чучела… Работали.

Преступно соблазнять людей на подвиг. На подвиг идут, потому что другого пути нет, потому что иначе немыслима жизнь. Это мне ясно до оскомины.

Ночью нас с тетей Кларой разбудил капитан, мой старый знакомый:

- Пошли!

Встали молча.

Тетя Клара собиралась не спеша, зачем-то долго глядела на себя в зеркало, надела кольца и дутый браслет, что вынесла из Воронежа в замшевом мешочке. Зачем? Не знаю. Она собиралась точно в гости: основательно, спокойно. Я нащупал в кармане гномика из желудей и разлапистой веточки ольхи. Так и не представился случай передать его Стешке. Может быть, подарить на счастье тете Кларе? Но гномик - невезучий талисман, и я передумал дарить.

Во дворе ждала крытая машина. В нее погрузили какие-то мешки. Сели автоматчики. Забрались в кузов и мы. Дядя Ваня-Вилли уже сидел там. Поверх немецкой формы он накинул русскую плащ-палатку. Кивнули друг другу: «Привет!»

- Готово?