Лев Овалов - Помни обо мне. Повесть

Если Таня и мечтала о чем в эту зиму, так лишь о том, чтобы вырваться из-под опеки Раисы, хотя надежды на это почти не было.

Приезжали в какой-нибудь городок, Раиса доставала из бездонных своих карманов клочок бумаги с нацарапанным на нем адресом - впрочем, многие адреса она знала наизусть, - и они отправлялись на поиски.

Большей частью благодетели жили на окраинах, в собственных домишках, под охраной свирепых сторожевых псов. Подходили к воротам, стучались, всплескивался собачий лай, спустя какое-то время раздавался хозяйский голос, долго расспрашивал, кто да зачем. Раиса говорила условные слова, калитка отворялась. «Во имя отца и сына и святаго духа», - бормотала Раиса. «Аминь», - отвечал хозяин. Их впускали, и на какое-то время они обретали кров и стол.

Начинались бесконечные богослужения. Молились, недосыпая и недоедая. Иногда возникала тревога: приходил кто-нибудь из посторонних или хозяину со страха начинало казаться, что будто кто-то дознался, что у него живут странники. Без промедления прятались, лезли в подполье, на чердак, во всякие тайники, сделанные изобретательно и хитро. Тут были и двойные стены, и ямы с насыпанной поверх картошкой, и норы в завалинках, а один раз пришлось даже сидеть в яме, вырытой под собачьей конурой.

Забирались в тайник и часами сидели ни живы ни мертвы, не подавая никаких признаков жизни.

Тревога проходила - выползали обратно, чаще всего ночью, и опять принимались отбивать поклоны.

Иногда появлялась опасность быть обнаруженными, хозяевами овладевал страх, тогда странники снимались с насиженного места и переходили в другую келью.

Впрочем, как-то к хозяевам, у которых остановились наши странницы, заявилась милиция. Искали каких-то людей, осматривали дом. В чулане обнаружили Таню, но почему-то не обратили на нее внимания.

Обстоятельство это встревожило Раису больше, чем если бы к Тане проявили интерес, и утром они незамедлительно покинули свое обиталище.

За зиму Таня хорошо познакомилась с порядками секты. Низовым звеном считались кельи. Они были различны по численности - от нескольких человек до нескольких десятков иноков, инокинь и послушников. Келью возглавлял старший келейник, кельи объединялись в приделы, руководимые областным придельным, а во главе всех стоял старейший преимущий, избранный собором, собирающимся раз в несколько лет.

Видовые оберегали странников от общения с миром, сами странники, обуреваемые религиозным пылом, лишь молились да прятались. Впрочем, если большинство повстречавшихся Тане странников действительно были жертвами своей религиозности, их руководители, всякие келейные и придельные, занимались еще кое-чем: писали какие-то подметные письма, составляли проповеди, запугивали верующих, обещали скорую войну и, главное хотели войны, готовились, как выражались они, к столкновению с антихристом и его слугами.

Они осуждали все, с чем свыклась Таня за свою недолгую жизнь. Им было не по нутру все, что принес людям советский строй: человеческое достоинство, школы и книги. Они считали, что христиане не должны служить в армии, не должны защищать родину, пожалуй, даже само понятие родины было им чуждо. Они даже пионеров считали своими врагами. Они называли слугами сатаны коммунистов, комсомольцев, учителей, врачей, милиционеров - короче, всех, кто заботился об общественном благе, кто поддерживал общественный порядок в стране.

Но Таня не придавала этим проклятиям большого значения. Мало ли что кому не нравится! Ей казалось, что все-таки самое главное в ее странстве - это вера; ни о чем не должно тревожиться, и тобой, и всем миром управляет чужая воля…

Она совсем обезволилась в своих скитаниях. Тайна точно окутала ее отгораживающей от всех пеленой, девушка точно очутилась в непроницаемом коконе. Романтика блужданий превратила ее в покорную спутницу своей суровой и непреклонной наставницы.

Таня готовилась к иной жизни. Она читала священные книги, запоминала службы. Раиса строго взыскивала с нее за малейшее нарушение уставов, и так, переходя из кельи в келью, Таня все ревностнее усваивала келейные правила.

Особенно тяжело было скрываться в домах, где росли маленькие дети: они легко могли выдать. Целыми днями приходилось прятаться в неудобных тайниках и надолго замирать в неподвижном молчании.

Когда Раиса особенно серчала на Таню, она нарочно выбирала дома с детьми - ни дыхни, ни пикни, лежи, скрючившись, в какой-нибудь щели и повторяй про себя молитвы!

Раиса раздражалась по всякому поводу, могла замахнуться, а то так даже и ударить, и как-то в феврале, в жестокий мороз, в одном платье выгнала Таню на улицу и впустила обратно, когда та совсем уже окоченела.

Но самое страшное произошло в Рубцовске. Нашли нужный дом, Раиса в нем еще не бывала. Наступал вечер.

Постучались. Залаяла, как обычно, собака, но никто не вышел. Раиса толкнула калитку. Почему-то она оказалась незапертой.

- Иди, - сказала она Тане.

За калиткой метался разъяренный пес. Таня испуганно отступила.

- Иди, - повторила Раиса.

- Я боюсь, - пролепетала Таня.

- Я приказываю! - с раздражением сказала Раиса. - Как можешь ты рассуждать?

Таня вошла, собака набросилась на нее, вцепилась в ногу, повалила. Таня закричала. Две недели не могла встать, лежала в подвале, в узкой нише, выкопанной в земле и заделанной досками. Лечить ее, конечно, никто не лечил, приносили раза два в день поесть, а сама Раиса сказала, что «заживет как на собаке».

Позже уже, покинув Рубцовск и перебираясь на новое место, Таня осмелилась обратиться к Раисе; на людях Раиса умела сдерживаться.

- Вы не думали, что собака может укусить?

- Почему не думала? - холодно ответила Раиса. - Без повиновения не спастись; пострадала, зато послушалась. Послушание даже выше пустынничества…

- А если мне прикажут убить?

- Убей, - подтвердила Раиса. - Грех не на том, кто исполняет, а на том, кто приказывает.

Нет-нет да и возвращались мысли Тани к Москве, вспыхивала тоска по матери…

Но не так уж много времени оставалось у нее для размышлений, слишком глубоко была она втянута в круговорот страннической жизни. Окружающие то и дело внушали ей, как сладко пострадать за Христа, и немалую роль играло тут самолюбие: я не хуже, не слабее других, все могу вынести…

Как пойманный воробей, не могла она вырваться из сжимающей ее жестокой руки. Все время на глазах у Раисы. Молись, тверди чужие слова и каждое движение подчиняй ее окрикам… Таня как бы погрузилась в состояние анабиоза, все стало ей безразлично.

Она так привыкла рабски следовать во всем за Раисой, что начала бояться незнакомых людей. А еще больше она боялась Раисы. Боялась своих наставников и покровителей. Ей часто давали понять, что ей уже не уйти из секты: накажет бог, обрушит на нее страшные кары, и всегда найдутся люди, желающие стать орудием божьего гнева… У нее не было ни денег, ни документов. Она не представляла себе, как может она куда-то прийти, попросить помощи. Что сказать? Кто поверит? А очутись она снова в Москве! Какой позор ее ждет… Это она понимала. Она боялась Москвы. Теперь уже всё, теперь она человек без роду, без племени, истинно-православная христианка, странница, не имеющая ни имени, ни угла.