Наталия Кузнецова - По следу невидимки

— Ты не права, Галина! На себя посмотри, — с не меньшей злостью ответил Георгий.

— Я всегда права, и ты это прекрасно знаешь.

— Нам пора, до свидания, — повторила Лешка, а когда Арина вышла за ними на лестничную клетку, спросила: — Это ваши друзья, которых вы ждали?

Арина кивнула:

— Пришли раньше, чем обещали. Галка — бывшая жена Георгия, потому они и общаются в таком тоне. Но, может, он и в самом деле хотел меня порадовать? Человек он импульсивный, когда-то, между прочим, актером был, а потом вдруг картины писать начал. Художником стал.

Лешке тут же вспомнилась новая Светкина подруга с «тонкой душевной организацией», и она спросила:

— Он их на вернисажах выставляет, да?

— Вряд ли. Продает где-то, но редко.

— А почему Банг его узнал? — спросил Венечка.

— Так ведь во время ремонта я у отца жила, Гошка, как и Володя с Галкой, часто меня навещал, и Банг к нему привык. — Прикрыв глаза, Арина потерла лоб. — Ну, мы с вами насчет моего папы договорились, да? Он пока ничего не должен знать. Может, Банг отыщется.

— А у кого еще были ключи от квартиры вашего отца? — вспомнив об ограблении, поинтересовался Ромка.

— Только у меня и были, больше ни у кого. Воры, наверное, отмычкой воспользовались.

— Для отмычек время нужно, — пробормотал Ромка. — А у него замки непростые, я сам видел.

— Как мне Матвея Юрьевича жалко! И зачем мы отдали Банга этому Георгию? — расставшись с Ариной, запричитала Лешка. — Ладно бы только кража, но собака! Матвей Юрьевич не переживет, когда все узнает. А я обещала ему позвонить и рассказать о Банге. И что я ему скажу?

— Хватит скулить! — прикрикнул на сестру Ромка. — Говори, что все в порядке. Пусть думает, что у тебя телефон разрядился. Поняла?

Лешка извлекла из кармана трубку, но телефон Матвея Юрьевича оказался занят.

— Вот и хорошо. Теперь ты с чистой совестью скажешь, что звонила и не смогла дозвониться. А завтра мы к нему сходим, и я сам с ним поговорю. Расспрошу про чашки-блюдца. Вдруг нам удастся их отыскать?

— Рома, собака важнее! У меня такое чувство, что я во всем виноват! — воскликнул Венечка. — А вдруг он попал к каким-нибудь живодерам? А если Георгий не врет и он вправду от него убежал и бродит сейчас где-нибудь совсем-совсем голодный? Давайте его поищем! Походим по улицам, покричим, а? — Он умоляюще взглянул на брата с сестрой. — Если не хотите, я сам.

— Где ты его будешь искать? — пробурчал Ромка. — Сначала надо просчитать, куда он мог деться, от беготни по улицам толку мало.

— А поглядите, сколько вон там собак! — Венечка указал рукой на контейнеры, доверху наполненные мусором. Там собралась небольшая собачья стая. — Давайте туда сбегаем!

Не дожидаясь ответа, мальчик бросился к ящикам. А когда друзья к нему подоспели, развел руками:

— Тут только мелкие, больших нет.

В отходах и в самом деле рылись несколько желтых и черно-белых небольших дворняжек.

— Они-то привыкли находить себе пропитание, а Банг, наверное, не знает, как это делать, — вздохнула Лешка.

— Нужда заставит, научится, — буркнул Ромка.

Венечка посмотрел на тусклые окна пятиэтажного дома, за которыми скрывалось жилище Георгия, и потряс кулачком:

— Вот гад, сколько из-за него неприятностей!

На улице давно стемнело, вдруг завыл холодный, совсем не весенний ветер. Ромка взглянул на часы:

— Пошли домой. Сегодня мы уже никого не найдем.

Уроки у Ромки на следующий день затянулись, и в больницу друзья прибыли часам к четырем. В это время посещение больных было разрешено официально, и поэтому они зашли в палату втроем.

— Здравствуй, Оленька. Так вот какие у тебя друзья, — приветливо сказал Матвей Юрьевич. — Арина уже была, жаль, что собак сюда нельзя приводить. А вы Банга видели? Как, по-вашему, он не очень по мне тоскует?

Стараясь не встретиться с Кузнецовым глазами, Лешка поправила волосы:

— Тоскует, конечно, но ведет себя хорошо. Он у вас умный.

— Это правда. Лучший представитель породы. Высота в холке восемьдесят два сантиметра. Доверчивый только очень. У нас племянник маленький гостил, когда Банг еще щенком был, и потому любую агрессию мы старались в нем подавлять. С тех пор он доброжелательно ко всем относится.

— Понятно, — кивнула Лешка и перевела разговор в безопасное русло. — А как вы себя чувствуете? Скоро вас выпишут?

— Мне уже лучше. Но выйду отсюда не раньше чем через неделю, — ответил Матвей Юрьевич, но со щекотливой темы не свернул. — Ужасно не хочется здесь валяться. Погода вроде налаживается, мог бы с Бангом по лесу гулять. На озеро с ним съездить, есть у нас одно свое, заповедное, о нем мало кто знает. — Он вдруг улыбнулся, и лицо у него стало добрым-добрым. — А знаете, я один раз от Банга за большое дерево спрятался, а он не заметил и забегал, заскулил, как ребенок. Испугался, что я пропал. Не знает, глупенький, что я его никогда не брошу и никому не отдам.

Лешка во второй раз слушала, как Матвей Юрьевич рассказывает о своем Банге, и внутри у нее что-то екало и сжималось. Что же с ним будет, когда он все узнает? И что станет думать о ней, о них всех, утаивших от него правду?

Чтобы скрыть свои чувства, она через силу улыбнулась и снова отвела глаза в сторону. Но Матвей Юрьевич успел перехватить ее взгляд:

— А глаза-то у тебя какие! Прямо васильковые! Тебе говорили об этом?

Лешка смущенно пожала плечами. А Кузнецов продолжал:

— Таким же цветом расписан один мой сервиз, изумительно красивый. Твои глаза мне о нем напомнили.

— Это его у вас увели? — встрепенулся Ромка.

— К счастью, нет. Украден другой, красного цвета с узорами, из так называемого восточного ассортимента. Подобные вещи предназначались для продажи в Турции или Персии. В конце позапрошлого века мой предок производил множество традиционных восточных предметов: блюда для плова, пиалы, кальяны… Но этот восточный сервиз был особый, эксклюзивный. Наверное, его изготовили специально для какого-нибудь высокопоставленного лица.

— А соседка ваша сказала, что у вас еще и ценное блюдо пропало.

— И ваза, — вздохнул Матвей Юрьевич. — Вообще-то фарфор моего прадеда предназначался для массового потребителя, но порой появлялись и весьма редкие вещи. А в начале двадцатого века возникли новые дизайнерские идеи. В стиле «модерн» выпускались и вазы, и сахарницы, и чашки, и блюдца. Матвей Кузнецов обращался ко многим известным художникам, даже к Михаилу Врубелю, им и было расписано блюдо, которое у меня украли.

— Жаль, — с сочувствием сказала Лешка. Картины Врубеля она видела, и они ей нравились.

— Очень. Тем более что таких блюд больше нет. После революции все кузнецовские заводы национализировали, продукция стала безликой, а прежние изделия превратились в антиквариат. Мой прадед об этом уже не узнал: он умер раньше, в одиннадцатом году. Этим фактически и завершилась почти столетняя история знаменитого кузнецовского фарфора.