Виль Липатов - Операция «Икс два нуля»

— Бей их! — закричал Ленька Пискунов.

Дальше я не помню, что было. Кто-то ударил меня, кого-то ударил я; кто-то пнул меня бутсой, кого-то я пнул ботинком; кто-то здорово зарычал, я тоже здорово закричал. Помню только, что в самом конце драки я все кричал: «Бей их в хвост и в гриву!», но очнулся я на земле и у меня кружилась голова, хотя никакой боли я не чувствовал.

— Бей их в хвост и в гриву! — еще раз почему-то закричал я.

Тут я захотел подняться с земли, но не смог, а когда все-таки поднялся, то услышал милицейский свисток и увидел милиционера, который бежал к нам. Валерка все еще лежал на земле, и из носа у него текла черная кровь.

— Кто? Где? Почему? — закричал милиционер, выплевывая изо рта свисток. — Кто? Куда ушли?

— Никто! — сказал я. — Не знаю их…

— Хулиганы с хулиганами! — заорал милиционер. — Обоюдная драка! Уведу в отделение…

— Не надо нас вести в отделение! — жалобно попросил с земли Валерка-Арифметик. — Несправедливо! Побили, да еще вести в отделение!

Милиционер давай ощупывать Валерку, смотреть его раны и ссадины, потом подошел ко мне, а у меня все уже было ясно: левый глаз начал так быстро пухнуть, что я им уже ничего не видел.

— Потрясно! — сказал милиционер, разглядывая мой глаз. — Кулаком… Орудия не применялись…

— Не применялись! — чуть не плача, подтвердил я.

Я проснулся от того, что мама и папа кричали:

— Так вот он почему рано лег спать!

— Так вот он почему забрался с вечера с головой под одеяло!

Мне захотелось спрятаться от них, но было уже поздно, и я попытался посмотреть на папу и маму. Я их, конечно, увидал, но очень плохо: левый глаз у меня совсем не открывался, а правый от сна, наверное, тоже был какой-то узкий. Но я все-таки увидал папу и маму и даже то, какие у них были испуганные и бледные лица. Мама держалась обеими руками за щеки, а папина голова выглядывала из-за маминой головы, так как папа здорово выше мамы.

— Боренька! — прошептала мама. — Что это у тебя с глазами, Боренька!

— Во-первых, не с глазами, а с одним глазом, — сказал я. — У меня левый глаз подбит…

— И правый! — сказал папа. — Только немножко меньше…

— Боренька, скажи правду! — опять прошептала мама. Мне ее стало очень жалко, да и у папы было такое лицо, что только держись.

— Это Ленька Пискунов с компанией, — сказал я. — Это они нас побили без применения орудий…

— Каких еще орудий! — опять, хватаясь руками за щеки, закричала мама. — Господи, каких еще орудий…

Тут я сразу решил, что про нож, который будто бы есть у Леньки Пискунова, я им не скажу, а про остальное скажу.

— Ладно! — сказал я. — Слушайте!

Я им все рассказал. И про то, как Илюшка Матафонов расхотел играть по-старому, и как мы не захотели объявлять войну Леньке Пискунову, и как пошли в кино, и… как нас побили.

— Вот какая ситуация! — закончил я. — Сложная ситуация!

Пока я рассказывал, папа сел на стул, мама опустилась к моим ногам на кровать. Они оба молчали, глядели друг на друга, а когда я кончил, то даже друг на друга глядеть не стали, а просто сидели и молчали. Потом папа сказал:

— Вот так!

— Да, вот так! — сказала мама.

И как вдруг заговорят на английском.

— Пудель-мудель… Вери велл!

— Пудель-мудель… Вери велл!

— Взрослеют наши дети, взрослеют! — по-русски сказал папа. — Процесс взросления идет по пути нащупывания реальности. Начинается настоящая жизнь, когда каждый человек представляет свое собственное я…

— Гелий Борисович! — закричала мама на папу. — Гелий Борисович!

— Виноват! — сказал папа. — Больше не буду!

Они опять немного помолчали и начали так вздыхать, словно я получил в четверти сразу две двойки и меня хотят оставить на второй год. Они вздыхали, вздыхали, а потом папа сказал:

— Мне хочется, Борис, чтобы ты серьезно подумал о своем поведении. Хорошо ли ты сделал, что бросил товарища?

— Гелий! — сказала мама с ужасом. Гелий!

— Я Валерку-Арифметика не бросал! — сказал я.

— Речь идет не о Валерке, носящем прозвище Арифметик, — сказал папа, — а об Илье Матафонове, которого вы бросили в тот момент, когда он ощутил свое собственное я… Вы поступили не по-товарищески, Борис!

— Гелий! — застонала мама. — Гелий!

— Я попрошу не перебивать! — сердито ответил папа. — Речь идет, если хочешь знать, о мировоззрении… Я полностью разделяю и поддерживаю позицию уважаемого Ильи Матафонова!

— Но ведь наш Борис не трус! — воскликнула мама.

— В этом я как раз не уверен! — очень сердито сказал папа и встал. Он был такой высокий, чуть не до потолка. — Если мой сын бросает товарища в тот момент, когда товарищ собирается разоблачать вора, то я уже ни в чем не уверен!

— Гелий Борисович, — сказала мама. — Гелий Борисович!..

Они начали очень громко и сердито разговаривать по-английски, и, наверное, долго разговаривали бы, если бы не раздался телефонный звонок. Папа взял телефонную трубку и сказал в нее:

— Пудель-мудель… Простите, квартира слушает! Так! Хорошо! Очень хорошо! Это тебя, Борис! — сказал папа. — Звонит Валерий, носящий прозвище Арифметик…

Я взял телефонную трубку.

— Американец, то есть Борька, — сказал Валерка-Арифметик. — У меня Генка Вдовин сидит… Его тоже побили! Нос расквасили и весь новый пиджак изорвали…

— Кто побил? — заорал я в трубку.

— Ленька Пискунов с дружками! — ответил Арифметик.

— Ну вот! — сказал я маме и папе. — Генку Вдовина тоже побили.

— Этот Ленька Пискунов, оказывается, не дремлет! — сказал папа. Он был красный и очень злой. — Этот Ленька Пискунов сам начал наступление на вас… Ох, как я недоволен собственным сыном! Ох, как я недоволен им!

— Нечего разлеживаться в постели! — вдруг закричала на меня мама. — Иди, умывайся да будь человеком… Безобразие какое! Подумаешь, глаз ему подбили! Так он в кровати разлеживается, неженка несчастный!

Генка Вдовин действительно сидел у Валерки-Арифметика и его действительно побили: нос у него распух. Генка сидел на диване злой, как черт, и зашивал свой новый пиджак.

— Вчера я этот пиджак спрятал, чтобы отцуха не видал, — сказал он, — а сегодня уже не спрячешь! Ты, может, умеешь штопать, Американец?

— Не умею, в хвост его и в гриву! — сказал я. — Они где тебя поймали, Вдовушка?

— В скверике… Там же, где вас! Я теперь убью Леньку, Пискунова! — Генка перестал зашивать свой пиджак, весь побледнел и даже заскрипел зубами. — Я теперь убью этого Леньку Пискунова! — повторил он. — Палкой или чем попадет…