Софи Клеверли - Шепот в стенах

Ни в чём я не стану признаваться, бублики дырявые. Если честно, я даже не уверена, что мне хочется домой. Нет, разумеется, я очень хочу вырваться из ада, который называется сумасшедшим домом, но, по-моему, мой отец и мачеха вовсе не сгорают от желания видеть меня. Во всяком случае, я за всё время ни строчки от них не получила. И если им известно, что я сижу взаперти в сумасшедшем доме, это их ни капельки не волнует. Если они и держат с кем-то связь, так это с Айви, а она сама ничего обо мне не знает. Потому что, если бы знала, она бы меня отсюда вытащила.

Не знаю как, но вытащила бы.

А пока день тянется за днём. Здесь, в дурке, они упорно называют меня Шарлоттой, хотя я много раз повторяла им, что это не моё имя. Не понимаю, кто из нас псих – я или они? Держат меня в крошечной комнатушке с решётками на окнах. Комнатушка очень похожа на клетку, а её стены окрашены жуткой зелёной краской, от вида которой меня постоянно тошнит.

Но вся беда в том, что кроме стен здесь смотреть совершенно не на что, поэтому теперь я могу по памяти нарисовать все трещинки на этой мерзкой краске и все пузырьки на ней, все паутинки в углу моей каморки.

Каждую субботу, примерно в полдень, меня ведут на приём к доктору Абрахаму. И он раз за разом повторяет, что у меня «умственное расстройство». При этом вид у доктора Абрахама такой, словно, по его личному мнению, для того, чтобы считаться сумасшедшей, достаточно просто быть девочкой. Любой девочкой. Во время самых первых бесед с доктором Абрахамом я пыталась закатывать истерики, скидывала на пол лежавшие у него на столе бумаги, требовала немедленно выпустить меня на волю, на что он твердил в ответ одно и то же: «Ты истеричка, Шарлотта».

Истеричка, крабы волосатые! Истеричка! Интересно, как бы он сам повёл себя, если бы его заперли в каморке с тошнотворными зелёными стенами и начали убеждать, что это делается для его же блага!

«Скарлет! – орала я ему в ответ. – Скарлет меня зовут, Скарлет!» Как об стенку горох.

Дневника у меня больше нет. Мой старый дневник, в красивой кожаной обложке с вырезанными на ней инициалами С.Г. теперь разорван на куски, спрятанные по всей Руквудской школе. Я постоянно молюсь о том, чтобы моей сестре-близнецу Айви удалось найти и собрать их. Когда-то такой же дневник, только с инициалами А.Г., был и у Айви, но она ничего в него не записывала. Ей всегда интереснее было читать в книжках то, что написали другие, чем самой скрипеть пёрышком.

Я без конца умоляла нянечек дать мне какой-нибудь блокнот для записей, и наконец медсестра Агнес сжалилась надо мной и принесла мне свой дневник, почти пустой, в нём было исписано лишь несколько первых страничек. Сделанные медсестрой Агнес в дневнике записи оказались совершенно пустяковыми, например, там был список того, что необходимо купить в бакалейной лавке, или пометки типа «Не забыть отправить бандероль тётушке Мэри в Дувр». Одним словом, я вырвала эти странички, наделала из них бумажных самолётиков, и они сильно помогали мне коротать пустые бесконечные дни.

Хотелось бы знать, сколько уже времени я сижу в этой зелёной клетке. Пока не появился дневник, у меня не было возможности вести счёт дням. Я пробовала отмечать дни чёрточками на крашеных стенах, но они были уже так густо покрыты царапинами, оставленными моими предшественницами, что терялись среди них.

Но… Но я же не такая, как они, бублики дырявые! У некоторых из них действительно крыша съехала, они всё время кричат, воют – а я-то не кричу, правда?

И всё-таки иногда… Что там говорить, закрадывается иногда в голову мысль о том, что доктор, может быть, прав. Иначе зачем меня держать в дурке, если я не псих, шарики квадратные?! Но если меня всё-таки упекли сюда, значит, и у меня не всё в порядке? Ох, не знаю, не знаю…

А вдруг я действительно всё-всё придумала? И свою сестру-близнеца придумала, и отца, который никогда никому не даст меня в обиду. А ещё придумала девочку по имени Вайолет, которая потом исчезла. Растворилась в воздухе, растаяла как дым, кошки полосатые.

В то, что всё случившееся со мной было наяву, а не в бредовых видениях, я поверю только тогда, когда Айви найдёт меня. Но она так долго не приходит… Не стало бы слишком поздно… А что, если оставленный мною след оборвался? Могло же, скажем, случиться так, что на мой дневник наткнулась мисс Фокс? Могло. И что бы она сделала с моим дневником? Известно что. Швырнула бы его в горящий камин, и дело с концом. Ведьма колченогая.

Но я должна хранить надежду. Айви найдёт меня. Она придёт за мной.

Я это знаю».

Я смотрела на слёзы, ручьём катившиеся по щекам Айви.

– И ты сделала это, – сказала я. – Ты нашла меня!

Она отшвырнула в сторону потрёпанный блокнот и обняла меня так, что все мои рёбра затрещали.

– Я никогда больше не потеряю тебя, – жарко прошептала она.

Не так-то просто объявить своему отцу, что ты жива, когда он совершенно уверен в обратном. Правда, можно взглянуть на эту ситуацию с другой, более весёлой, что ли, стороны. Ведь если я должна сообщить ему об этом, значит, я жива и могу себя с этим поздравить.

В дверь дома, где прошло наше детство, мы с Айви постучались на следующий день после своего первого звонка из сумасшедшего дома (в трубке сначала повисло долгое молчание, потом оно сменилось такими же нескончаемыми криками). Мисс Финч удалось договориться, чтобы школа сняла для нас с Айви комнату в пансионе, то есть гостинице с бесплатной кормёжкой, где я и провела свой первый день на свободе перед тем, как мы уехали на поезде домой.

Итак, холодным ноябрьским днём, поёживаясь от холода, мы стояли на знакомом крыльце.

Наконец дверь открыла наша мачеха, ещё больше, чем всегда, похожая на злобного тролля.

– А, это опять вы двое, – поморщилась она.

– Очень рада видеть вас, дорогая мачеха, – буркнула я в ответ, протискиваясь мимо неё в тёплую прихожую.

Мачеха возмущённо фыркнула, а Айви тем временем просочилась в дом следом за мной.

– Скарлет, то, что с тобой случилось, не даёт тебе никакого права распоряжаться здесь как хозяй…

Услышав за своей спиной тяжёлые шаги на лестнице, наша драгоценная мачеха заткнулась на полуслове. Она моментально изобразила на лице фальшивую улыбочку и проворковала, сложив руки на груди:

– Ах, девочки, как я рада, что вы вернулись домой целыми и невредимыми!

Лицемерка. Каракатица белобрысая.

Отец спустился по лестнице, вошёл в прихожую и, поймав мой взгляд, принялся нервно теребить свой галстук.

– Скарлет, – сказал он.

– Да, отец.

– Я просто… глазам своим не верю. Вы здесь. Обе. – Всегда прикрывавшая его лицо безразличная застывшая маска вдруг треснула, и в уголках глаз блеснули слёзы. Я подбежала к отцу и обняла его. Он сложил свои руки у меня за плечами, и хотя отцовские ладони не касались моего затылка, так близко друг к другу мы не оказывались уже много лет.