Дмитрий Емец - Похищение Пуха

На третий день утром папа поднялся к Лепоту на чердак. «Дядянепа» стоял у окна и озабоченно глядел на улицу. По его плечам бродили окончательно приручившиеся голуби. Ноутбук гостя помещался на перевёрнутом ящике рядом с раскладушкой. Крышка была опущена, и сверху надет пакет. Видимо, чтобы защитить компьютер от голубиного помёта. Каждый день Лепот печатал ровно по две страницы, не больше и не меньше. Писал он быстро, без раскачки, без творческого кризиса и без литров вливаемого в себя кофе. Кофе Лепот не уважал и вёл здоровый образ жизни. Питался по часам и каждое утро начинал с того, что чуть-чуть укорачивал щетину специальной насадкой на бритву и полоскал нос водой со слабым раствором йода.

Пока Лепот печатал, голуби – а их было четыре! – летали вокруг него, топтались на голове и на плечах, а некоторые даже опускались на клавиатуру, внося в текст свои исправления.

– Как работается в Крыму? Как истоки творчества? – спросил Гаврилов.

Лепот, всё так же глядя в окно, отозвался, что работается сносно. Во всяком случае, лучше, чем в Антарктиде. В прошлом году он плавал туда на круизном лайнере. Ночевали они в палатках. Было дико холодно, ноутбук не желал запускаться, и он писал карандашом, потому что шариковые ручки тоже замерзали.

– Ты ведь читал мою книгу «Холодный поцелуй»? Она как раз по впечатлениям от Антарктиды.

– Собираюсь прочитать, – уклончиво ответил Гаврилов. Он знал, как правильно отвечать писателям на вопрос, читали ли их книги.

Роман Лепот кивнул и опять уставился в окно. Из окна вся улица-восьмёрка просматривалась как на ладони. Вот детский сад, больница, а вот переулок, похожий на единичку, в котором живут Моховы. Порой Гаврилову приходило в голову, что Лепот потому выбрал третий этаж, что отсюда отлично виден любой человек, который вздумает подойти к их дому.

– Ты ведь хорошо знаешь Крым? Где находится Соколиное? – спросил Лепот.

– Если по карте, то примерно тут… – Гаврилов ткнул пальцем в воздух. – Через него идёт дорога на Ай-Петри. Длинный-длинный горный подъём с сотней поворотов. Зимой дорогу обычно перекрывают, потому что она превращается в сплошной лёд.

Он вспомнил, как однажды они поднимались туда на машине. Вику тошнило, Алёна всё время просила остановиться, мама опасалась, что они упадут в пропасть, и кричала папе, чтобы он держал руль, Саша и Костя, напротив, мечтали в неё упасть. Рите ничего не было видно, и она вопила: «Я тозе хотю на какую-нибудь эскусию!»

– М-м-м… понятно… – промычал Лепот. – А до Соколиного далеко ехать?

– Не особенно. Часа за два можно добраться, – сказал Гаврилов.

– Так близко? – недоверчиво переспросил гость. – Я почему-то думал, что это далеко. А завтра сможем на твоей машине доехать?

Гаврилов прикинул, нет ли завтра срочных дел:

– Думаю, что сможем… А что там в Соколином?

– Старушку одну нужно навестить, – ответил Лепот. – Это будет большое и светлое дело, практически благотворительность.

– Два часа туда, час у старушки, потом хорошо бы ещё на Ай-Петри подняться, раз мы будем у подножия. Это ещё два часа. Ну и четыре часа обратно. Итого, часов девять… Значит, выезжаем в семь утра, чтобы всё успеть! – посчитал Гаврилов.

Озвучивая это, он забыл одну очень важную истину. Истина же эта звучит так: «Если хочешь посмешить Бога, расскажи ему о своих планах».

Первоначально папа собирался съездить с Лепотом в Соколиное один. С одной стороны, он любил поездки с детьми, а с другой – прекрасно представлял, во что это всё превратится. Костя с Сашей, заскучав, начнут драться в машине, и между ними придётся ставить рюкзак или мусорное ведро. Алёна будет каждые пятнадцать минут заявлять, что её укачало, а потом, гуляя по лугу, преспокойно собирать цветочки. Саша с Костей тоже не усидят и наловят кузнечиков, бабочек и богомолов, которых некуда будет посадить. Петя станет заявлять, что мелкие его достали и он уже жалеет, что поехал. Рита будет зорко выслеживать глазами магазинчики на обочине дороги и заводить свою песенку «купикупикупик!»

– Мы быстренько. Выедем, когда вы будете ещё спать. Одна нога здесь – другая там, – сказал папа маме Ане.

– Как это без нас?! У тебя дети есть?! У тебя я есть?! – возмутилась мама.

– Ну понимаешь… – начал папа издали. – Ты, конечно, есть, и дети, конечно, есть, но так мы смотаемся быстро, а если с вами, то…

Но мама громко сказала:

– Дети, голосите! Папа не берёт нас в поход!

Слово «поход» подействовало на юную часть семейства Гавриловых, как появление тележки с едой на зверей в зоопарке. Все забегали, засуетились. Вика тоненько запищала. Алёна завыла, как полицейская сирена – «иу-иу-иу!». Костя долго-долго набирал воздуха, кратко и страшно гаркал прямо в ухо папе и снова начинал долго-долго набирать воздуха.

Саша колотил молотком по кастрюле.

Рита, воспитанница школы Станиславского, прежде чем кричать, решила как следует себя огорчить. Для этого она стала бродить из комнаты в комнату, отыскивая публику.

– Я плачу! Я плачу! – сообщала она всем спокойным бубнящим голосом.

Публика хорошо знала Риту и разбегалась от неё. Рите это не нравилось. Она хмурилась, скрещивала на груди руки и повторяла «Я плачу!» всё грознее и грознее.

Пете кричать не хотелось, но он автоматизировал процесс. Подключил свой телефон к колонке, что-то нашёл в Интернете, и дом наполнился ужасающими воплями. Кто-то рыдал, голосил, бился о землю.

– Африканские жёны оплакивают мужа. А у них традиция такая, что та, которая голосит тише всех, должна отправиться с ним в загробный мир, – объяснил он, ненадолго выключая колонку.

Папа Гаврилов был человек ко всему привычный. Он ходил по дому и ставил на бумажке точки, отмечая, кто из детей производит больше звуков.

– Катя, а ты чего молчишь? – удивлённо спросил он.

Катя хмыкнула, качаясь на стуле:

– А что я, вопить должна? Пускай хотя бы моего крика в этой какофонии не будет!

Костя жадно зашевелил губами, радостно запоминая, а потом и повторяя новое слово, а Рита, перестав страдать, побежала ябедничать маме, что Катя учит Костю плохим словам. Видимо, Рита шептала маме что-то не то, потому что мама ничего не поняла.

– Катя, какое ты слово сказала? – крикнула она из кухни.

– Какофония!

– Сама ты такая! Я холосяя! – запищала Рита и наконец получила желанный повод разораться.

Непривычный к воплям, Лепот спрятался за холодильник и стоял за ним, бледный и напуганный, зажимая пальцами уши.

– Давай возьмём их с собой! – сказал он Гаврилову.

– Да запросто! – уступил тот.