Николай Поливин - Кит - рыба кусачая

Мальчики побегали, попрыгали, помахали руками и ногами, затем подошли к турнику и стали подтягиваться. Генка выжался пять раз, а Костя — пятнадцать. Потом Кит принялся «крутить солнце», чем привел Муху в несказанный восторг.

Эх, если бы ему, Генке, вот так же орудовать на турнике — Палка с Палкой перестал бы изводить его насмешками, мол, Муха не парень, а мешок с отрубями!

— Костя, научи «солнцу»! — загорелся Муха.

Но Кит охладил Генкин пыл: оказалось, что вот так запросто на турнике не закрутишься, прежде надо осилить множество физкультурно-спортивных азов. Например, войти в форму. А для этого надо ежедневно делать зарядку — бегать, прыгать, подтягиваться на руках...

Генка приуныл.

— Не грусти, казак, глаза страшат, а руки делают, — успокоил его Костя. — Будешь упорным, к осени осилишь не только турник, но и кольца...

После завтрака ребята побежали на Волгу, выкупались и снова отправились бродить по достопримечательным местам Морянска. Постояли у домика-музея Сергея Мироновича Кирова, внутрь попасть не сумели, музей оказался закрытым на ремонт.

— Знаешь что? — загорелся Генка. — Сейчас я тебе покажу такое, что прямо ахнешь! Здесь неподалеку... — и он потащил Кита в кинотеатр «Октябрь».

От музея до кинотеатра «Октябрь» рукой подать. Мальчики пересекли две улочки и уперлись в солнечно-веселый фасад знаменитого кинотеатра. Дерево, кирпич и стекло... масса сверкающего стекла, взмывшего на двадцатиметровую высоту, слоено плавающего в воздухе! Конструкция здания не просто легка, а гармонично-музыкальна, как песня. Кит ахнул.

— Это еще что, вот внутрь войдешь, так действительно ахнешь! — пообещал Генка, ныряя в кассу за билетами. Через пару минут они вплыли в вестибюль кинокомбината: Генка — с нескрываемой гордостью, Кит — с любопытством и благоговением.

— В «Октябре», — тоном экскурсовода начал Генка. — имеются три кинозала: Большой, Малый и Стереозал, общая вместимость их — две с половиной тысячи мест. Раньше...

Но что было раньше, Муха рассказывать не стал, так как увидел, что Кит его не слушает и слушать не собирается. Внимание Генкиного гостя без остатка поглотили столетние деревья-цветы: фикусы, пальмы, лимонные и некоторые другие экзотические растения, названия которых Костя никогда даже не слышал.

— Сто шестьдесят два года! Неужели этой пальме сто шестьдесят два? — Костя с нежностью погладил огромную кадку, в которой покоились корни пятнадцатиметровой великанши, и снова с почтением повторил — сто шестьдесят два!!

— А фикусу сто сорок пять! — похвастался Генка.

— И сколько же таких уникумов? Раз, два, три... семь... девять... — звенящим от восторга голосом считал Костя, — пятнадцать... Да тут целый сад!.. Да, труда людского здесь вложено немало!

— Вон видишь того старичка, с козлиной бородкой? Это дядя Федя, здешний садовник.

Костя с любопытством посмотрел на сухонького невзрачного старикашку, лопоухого, с седеньким клинышком на остром подбородке, и засмеялся:

— Прямо гриб боровик замшелый!

— А ты не смотри, что он замшелый, — обиделся за старичка Генка. — Пусть у дяди Феди звезды на груди нет, но он — герой не меньше любого, что Берлин бомбил!

— И чем же он знаменит? — Костя сконфузился. — Ген, ты не думай, что я обидное что-нибудь про него в уме держу. Я его уважаю, даже за его возраст.

— Возраст тут ни при чем, хотя до восьмидесяти лет дожить тоже героизм нужен! — Генка, важничая, надул щеки. — Слушай, Кит, и на ус мотай. — Муха начал рассказывать.

Было это зимой сорок второго года, когда немец от Морянска находился в пятидесяти километрах. Не хватало продовольствия, кончалось топливо. Не только жилые дома, но и учреждения почти не отапливались. Заборы, старые деревянные баржи разламывались и шли на топку. В комнатах устанавливались «буржуйки». Чурки, тряпье, книги, старая мебель — все перемалывалось в холодной пасти этих ненасытных чудовищ... Дядя Федя и тогда опекал редкостные растения. Тихий и скромный в обыденной жизни, он во время спасения своих любимцев врывался в кабинеты больших и малых начальников и требовал топлива, топлива, топлива! Сначала, ему помогали, потом стали отказывать, ссылаясь на то, что сейчас-де не время ломать голову о спасении каких-то цветочков... На фронтах решается судьба государства, а тут... Но дядя Федя упорно стоял на своем...

И вот в помещении, где тогда стояли его пальмы и фикусы, появились две чугунные «буржуйки». Поначалу они задымили весело и бойко, потом стали попыхивать грустнее. Наконец, наступил такой день, когда у дяди Феди под рукой не оказалось ни палки. Не только дрова, но и вся домашняя мебель была сожжена. Казалось бы, выхода нет, растения от гибели не спасти. А мороз в тот декабрь лютовал не меньше самих фашистов. Но и тут дядя Федя отыскал выход. Он пошел на черный рынок и променял свои суточные четыреста граммов хлеба на вязанку дров. Через день менка повторилась. И так продолжалось всю зиму, до тепла. Весеннее солнце восстановило силы «красавиц», растраченные ими в холода, а их шефа уложили на полгода в больницу, — с крайним истощением всего организма...

— Да-а, это подвиг, и еще какой!.. — Костя даже руками развел от удивления. Теперь он уже с восхищением посматривал на козлобородого старичка. — И откуда только силы в таком берутся?!

— Это еще не все, — торжественно рубил Генка. — А ведь в том самом сорок втором у дяди Феди погибли на фронте два сына-моряка и от горя скончалась жена... Вот и попробуй измерить мужество этого человека!

Мальчики помолчали. Могучие пальмы теперь олицетворяли для них мужество и гуманность всего русского народа.

Прозвенел звонок, и зрители, в основном юные, хлынули в кинозалы.

«Великолепную семерку» показывали в главном, Большом зале кинотеатра. Места у братьев чуть ли не самые лучшие — в середине зала пятнадцатого ряда. Генка огляделся. Впереди него сидела малявка — девочка лет двенадцати — с огромными голубыми бантами в льняных косичках. Она напоминала мотылька, отдыхающего на травинке. Генка покровительственно погладил ее по головке.

— Умничка, мамина дочка, отличница!..

Девочка сконфуженно зарделась.

— Не смущайся, старушка, все о'кей! — и Муха одобряюще подмигнул.

Застрекотал киноаппарат. На экране появился великолепный Крис, главный герой фильма.

Пиф-паф! — один за другим летят раненые и убитые. Генка запрыгал в кресле, как поплавок при сильном клеве.

— Цыц, всявка, не трухайся! — Чья-то цепкая тяжелая лапа легла Генке на плечо. Муха обернулся: белобрысый парень с золотым зубом скалился, как овчарка, готовая вцепиться в горло.

— Извините, — Пролепетал Генка, — я больше не буду... — На золотозубого и его цыганистого носатого дружка Генка обратил внимание еще до начала сеанса.