Анатолий Рыбаков - Кортик. Бронзовая птица

Лена приветливо улыбалась. Ее белокурые локоны падали из-под меховой шапочки на воротник пальто. Игорь смотрел серьезно и, пожимая ребятам руки, пробасил:

— Сколько лет, сколько зим!

— На лыжах катались? — спросила Лена. — Почему к нам не заехали?

— А вы разве здесь живете? — спросил Миша.

— Здесь. У нас свой дом. Пойдемте.

— Поздно, — сказал Миша, — мы приедем в следующее воскресенье.

— Обязательно приедем, — подтвердил Генка и таинственно добавил:

— Дело тут есть.

— Какое дело? — спросила Лена.

— Так, ерунда. — Миша свирепо посмотрел на Генку.

— Нет, скажите, — настаивала Лена.

— Я тетку свою разыскиваю, — сказал вдруг Генка.

Лена удивилась:

— Она ведь в Москве, твоя тетка?

— То одна тетка, а это другая.

— И вы ее не нашли?

— Нет, адрес потеряли.

— Как ее фамилия?

Мальчики молчали.

— Как ее фамилия? Или вы фамилию тоже потеряли?

— Ее фамилия Терентьева, а зовут Мария Гавриловна, — сказал Миша. — Вы не знаете ее?

— Терентьева, Мария Гавриловна? Знаю, — сказала Лена, — она живет рядом с нами. Пойдемте, мы вам покажем.

— Имейте в виду, — говорил по дороге Миша, — тетке нельзя говорить, что Генка ее ищет.

— Почему?

— Это длинная история. Она думает, что Генка умер, и если ей так прямо бухнуть, то у нее от радости может случиться разрыв сердца.

— Мы с ней почти незнакомы, — сказала Лена. — Она живет очень замкнуто.

— Вообще, — продолжал Миша, — никому не говорите. И папе своему не говорите.

— Папа умер, — сказала Лена.

Миша смутился:

— Извини. — И, помолчав, спросил:

— Как же вы теперь?

— Работаем с Игорем “два-Буш-два, воздушный аттракцион”.

Они подошли к небольшому домику.

— А вот здесь живет Мария Гавриловна. — Лена показала на соседний дом.

Из-за высокого забора виднелась только крыша с ноздреватой коркой снега по краю.

— Как эта улица называется? — спросил Миша.

— Ямская слобода, — сказал Игорь. — Наш номер восемнадцать, а Терентьевых — двадцать.

— Хорошо ты искал! — Миша с упреком посмотрел на Генку.

— Не понимаю, — бормотал Генка, отводя глаза, — как это я пропустил.

— На этой стороне даже нет лыжных следов, — заметил Слава.

— Как — нет? — бормотал Генка, рассматривая дорожку. — Куда они делись?.. Стерлись! Видите, движение какое! — Он показал на пустынную улицу.

— Зайдемте к нам, — предложила Лена. — Мы, правда, три дня не были дома, но сейчас затопим, и будет тепло-тепло.

Домик был маленький и тихий. Пушистый иней лежал на окнах. Равномерно тикали на стене часы. Чуть скрипели под ногами половицы. Пестрые дорожки лежали на чисто вымытом полу. Большая керосиновая лампа висела над столом. На стене в рамах висели большие портреты мужчины и женщины. У мужчины густые нафабренные усы, аккуратный пробор на голове, бритый подбородок упирался в накрахмаленный воротничок с отогнутыми углами. “Точно так, как на дедушкином портрете в Ревске”, — подумал Миша.

Лена переоделась в старое пальтишко, обула валенки и повязала голову платком. Она выглядела теперь деревенской девочкой.

— Пошли за дровами, — сказала она Игорю.

— Мы принесем! — закричали мальчики. — Покажи где.

Лена отперла сарай. Миша и Генка кололи дрова. Слава и Игорь носили их в дом.

Генка вошел в азарт.

— Мы их все переколем, — бормотал он, замахиваясь топором.

Полено никак не поддавалось.

— Возьми другое, — сказал Миша.

— Нет, — Генка раскраснелся, буденовка его сдвинулась на самую макушку, — полено упрямое, но и я тоже.

Вскоре печь запылала ярким пламенем. Ребята уселись возле нее: Лена и Слава на стульях, остальные на полу.

— Вот так и живем, — сказала Лена. — Приезжаем сюда только в свободные дни, когда не выступаем.

— Нужно переехать в Москву, — пробасил Игорь.

— А мне жалко, — сказала Лена, — здесь папа и мама жили.

Пламя в трубе протяжно завыло, рыжие пятна заплясали на полу.

— Мы здесь будем всю неделю, — сказала Лена. — Приезжайте к нам.

— Не знаю, — сказал Миша, — на этой неделе мы будем очень заняты.

Помолчав, спросил:

— Скажи, у вас есть чердак?

— Есть.

— Из него виден двор Терентьевых?

— Виден. Зачем тебе?

— Хочу посмотреть.

— Пойдем, покажу.

Миша и Лена вышли в холодные сени, по крутой лестнице поднялись на чердак.

— Дай руку, — сказала Лена, — а то упадешь.

Они перелезли через стропила и подошли к слуховому окну.

Поселок лежал большими квадратами кварталов, за ним темнел лес, разрезанный надвое дальней железнодорожной колеей. Чернели на снегу длинные тени домов, сараев, заборов. Телеграфные провода струились от столба к столбу, фарфоровые ролики комочками ютились на перекладинах. Было светло почти как днем.

Лена стояла рядом с Мишей. Лицо ее, освещенное луной, казалось совсем прозрачным. Она держала Мишу за руку. Оба молчали… Миша рассматривал старинный каменный дом, дворовые постройки, запущенные и частью разрушенные, сваленные вдоль забора бревна. Нетронутый снег на правой стороне участка и замерзшие окна указывали, что под жилье используется только левая его половина.

Двор был пуст.

Завыл где-то гудок паровоза и сразу оборвался.

Дверь дома открылась. На заднее крыльцо вышел высокий человек в накинутом на плечи полушубке. Он стоял спиной к Мише и курил. Потом бросил окурок в снег и медленно повернулся.

Миша изо всех сил сжал руку Лены.

Это был Никитский.

Домой ребята вернулись поздно вечером.

Мама читала. Она обернулась к Мише и укоризненно покачала головой.

— Понимаешь, мама, встретили в Пушкине знакомых и задержались. Я там поужинал, так что не беспокойся. — Он заглянул через ее плечо в книгу. Ты что читаешь? “Анну Каренину”…

Она почувствовала в его голосе равнодушие и спросила:

— Тебе не нравится?

— Не особенно. Я люблю больше “Войну и мир”. — Миша сел на кровать.

— Почему?

— В “Войне и мире” герои все серьезные: Болконский, Безухов, Ростов… А здесь не поймешь, что за люди. Стива — бездельник какой-то. Ему сорок лет, а он из себя все деточку строит.

— Не все герои легкомысленны, — возразила мама. — Например, Левин.

— Левин посерьезней. Да и его ничего, кроме своего хозяйства, не интересует.

— Видишь ли, — мама медленно подбирала слова, — это были люди своего времени.

— Я понимаю. — Миша уже лежал под одеялом, заложив руки под голову. Это великосветское общество. Но и в “Войне и мире” тоже рисуется великосветское общество. А посмотри, какая разница. Там люди имеют цели, стремления, сознают свой долг перед обществом, а здесь не поймешь, для чего они живут, — например, Вронский, Стива. Ведь человек должен иметь цель в жизни?