Николай Киселев-Громов - С.Л.О.Н. Соловецкий лес особого назначения

Трудно передать, что чекисты делали с этими двумя несчастными людьми, когда доставили их на берег. Раненых Криштопа и Юхневича они заставили нести на себе плот до штаба отделения, т. е. не менее четверти километра. Обливаясь кровью, беглецы кое–как взвалили себе на плечи плот и понесли его. Не прошли и десяти, шагов, как тяжелый плот придавил их к земле. Тогда чекисты, ругаясь все время наипохабнейшей большевицкой матерщиной, оставили плот и погнали беглецов дальше, все время избивая их прикладами винтовок. В штабе избиение продолжалось, но уже восемь чекистов били их поочередно прикладами, кулаками, ногами, палками. Один из бивших, Соловьев Александр, дошел до того, что когда устал бить кулаками, ногами, палкой и плетью, — упал на одного из несчастных и грыз его зубами. Все устали, вспотели и, чтобы «освежиться» пили воду, вытирали пот и принимались избивать дальше. Избиение продолжалось часа два-три. Наконец, начальник охраны Пойкан приказал камандирам взводов отнести бесчувственных «паразитов» в крикушник и тут же распорядился вылить в крикушник несколько ведер воды. «Пусть эти паразиты поплавают в крикушнике, а не в Белом море».

Кошмарная экзекуция так подействовала на меня, что я не мог уснуть ночью. Два раза ходил к доктору Агаеву, брал у него снотворное, но ни одно из Агаевских средств мне не помогло. Рано утром я сказал дежурному по отделению и одному из участников экзекуции (Попкову Григорию), чтобы он шел спать, а я за него подежурю. Когда Попков уснул, я пошел в крикушник. «Боже, за что ты караешь?» подумал я, увидя этих двух мучеников в крикушнике... Криштоп и Юхневич от побоев опухли до неузнаваемости. Оба они лежали в разных углах крикушника, в грязи и тяжело дышали. — «Как вы чувствуете себя, ребята?» — спросил я иx... Читатель, не осудите меня: не скажите, что мой вопрос — подлейшее издевательство над человеком; с какими другими словами мог я обратиться к этим двум мученикам? — «Я и рад бы, но что я могу поделать»... эти слова, в условиях СЛОНовской действительности, относились и ко мне.

— Я, гражданин начальник, не могу дышать, чуть слышно ответил мне Криштоф, а Юхневич, стоная, хотел что-то сказать, но, видимо, от боли, не мог. Он с трудом перевернулся на другой бок, закрыл лицо руками и я видел, как его, покрытое грязью мокрого крикушника, тело стало судорожно вздрагивать. Он плакал. У меня тоже подступили к горлу слезы, но я взял себя в руки. Вынув из портсигара все свои папиросы, я предложил Криштопу взять их и курить. Криштоп, очевидно, не ожидавший такого отношения к себе чекиста, взял папиросы и заплакал, как малый ребенок. Слезы из его глаз текли, как ручей. Вытирая их грязней рукой, он оставлял на лицо полосы жидкой грязи. Закрыв крикушник я пошел к себе и принес этим мученикам хлеба и сахару и тут же распорядился, чтобы им дали кипятку. — «Гражданин начальник. — сказал мне со слезами на глазах Криштоп, — я... я... (а сам, бедняк, задыхается) у меня дома маленький сынок... я, гражданин начальник, умру... Если можно, сообщите»... Он не договорил... В тот же день, к вечеру, Криштопа и Юхневича не стало: оба умерли. Живые «индейцы» снесли их в большую яму и бросили поверх накопившихся раньше.

Новиков, начальник отделения (тогда Конд–остров был еще отделением), в это время находился в отпуске в Петрограде. Он приехал на Конд–остров на другой день после экзекуции и подписал приказ, составленный его делопроизводителем Нарушевичем (его родственники живут в Риге): «Умерших заключенных, Криштопа Ивана и Юхневича считать умершими»... В ноябре 1929 года Новиков сдал Конд–островский пункт чекисту Сошникову и выехал в распоряжение управления лагерей в Кемь. Я тоже в это время уехал в Кемь.

— Два индейца, — говорил в Кеми в ИСО Новиков, вздумали у меня бежать, ну, я их, конечно, «к ногтю».

— Мы хорошо, Шурка, знаем, что ты не промажешь, - ответил ему на это помощник начальника ИСО, Рощупкин, Николай Иванович. Ну, а как там твои индейцы поживают, — спросил он.

— Потихоньку загинаются, — ответил «Шурка».

— Что то, брат, мало, кажется, загнулось? — спросил Рощупкин.

— Подожди, Коля, зима покажет свое, — обнадежил Новиков.

— Ну, а как поживают «христосики»? — продолжал интервьюировать Рощупкин.

— Пока что загнулось пятнадцать человек. А зимой, не беспокойся, загнутся все, — опять обнадежил Новиков…

Духоборы.«Христосики» — это члены секты духоборов. В количестве 65 они были присланы на Конд–остров для «загиба» летом 1929 года.

Несчастные духоборы испили в СЛОНе полную чашу страданий…

Они отказывались называть чекистам свои имена и фамилии, именуя себя «сынами божьими». За это их немилосердно избивали. Духоборы умоляли чекистов застрелить их, но фамилий и имен своих все-таки не называли. В конце концов, ИСО решило отправить их «на загиб» К «Шурке» Новикову, на Конд–остров. Новиков отвел им в лесу место и велел строить себе землянки. Получив пилы и топоры, они приступили к постройке, а пока землянки строились, спали под открытым небом у костров. Заставить их назвать себя не смогли и на Конд–острове. Самоуверенный Новиков сначало решил, что он заставит их и назвать свои фамилии, и работать. Но ошибся: избиваемые им плетью, они по старому, называли себя рабами божьими и умоляли застрелить их. Эта просьба духоборов бесила полунормального Новикова и после нея он бил их с новыми силами, которые ему давало бешенство... Родственники духоборов ежемесячно высылали им черные сухари, но ни одному духобору ни разу Новиков посылки не выдал. Жили они на трехстах граммах хлеба и на «горячей пище» ввиде воды, в которой варилось пшено. Тем временем «потихоньку загибались.

К «загибу» на Конд–острове ведет уже одно недостаточное питание: ни с 300 граммами скверного хлеба без работы, ни с 500 при работе — выжить невозможно. Кондовцы находятся поэтому в состоянии постоянного и острого голода — настолько острого, что с жадностью поедают сырой гнилой картофель, а сало разлагающегося тюленя им кажется лакомством...

Голодание.Около 2-й роты Конд–островских заключенных был небольшой огород, на котором трудом «индейцев» выращивался картофель, который бесплатно раздавался надзирателям. Пока картофель не был собран, огород сторожился, когда же его собрали и раздали чекистам — сторожа сняли. Голодные «индейцы» из второй роты, выпросившись у дневального в уборную, незаметно забегали на огород, хватали оставшиеся мелкие и гнилые клубни и тут же жадно поедали. За это приходила расплата, но не та, о которой вы, читатель, думаете, — не болями в желудке.

Раз, проходя около дверей «Ленинского уголка» для надзирателей, я услыхал ругань, вопли, плач. Зашел в «уголок» и вижу: чекист Королев Павел что есть сил порет розгами четырех «индейцев», а в углу «Ленуголка» лежит еще целая пачка розог.