Николай Дубов - Жесткая проба

Завгубметалла».

— Директором он долго не был, — сказал Шершнев, возвращая бумажку, — ушел снова в армию, в бронечасть, а потом — на рабфак…

— Всё равно! А начал когда? Вот и я начну…

— А учиться?

— Буду и учиться! Что я — один? Есть же вечерние школы, ребята там учатся и работают. Пойду учеником, и всё. Я быстро научусь, у меня к технике способности.

— Каким учеником?

— Отец сначала кем был, фрезеровщиком? Вот и я буду! Таким, как он…

— Таким, как он, стать трудно, — сказал Шершнев.

— Стану!

Мать с сомнением качала головой, Шершнев молча раздумывал.

— Подумайте, — сказал он наконец. — Может, он и прав. Всё равно ему надо на ноги становиться, и раньше, пожалуй, лучше…

Витька настоял на своём. После смерти отца само собой получилось так, что во всём главном решал теперь Витька. Мать по-прежнему указывала ему, что надеть, когда есть, как себя держать, но ничего серьезного без него не предпринимала, обо всем советовалась. Витька незаметно перестал быть Витькой и стал Виктором — главой семьи, кормильцем. Как он был горд, как была счастлива мать, как хвастала перед соседями, когда оп принес свою первую, не ученическую уже, а настоящую рабочую зарплату…

А Милка, пришибленная несчастьем, изреванная Милка, которая первые дни ходила за ним по пятам, как пришитая? Ей ведь тоже нужна была опора, защитник, наставник. Прежде им был отец, теперь стал Виктор. И прежде он для Милки был всезнающим и всеумеющим, недосягаемым образцом, примером и повелителем. Теперь эта маленькая душа прилепилась к нему всей силой своего испуга перед смертью, вошедшей в их дом, всей жаждой найти от неё защиту, незамутненной любовью и верой в то, что он самый лучший, самый и самый…

Разве можно всё это рассказать? И зачем это знать Алову? Он же будет писать про производственное, а всё это — семейное, его, Виктора, личное, никому до этого нет дела.

Алов обгорелой спичкой чистил огромный, в сантиметр, ноготь на левом мизинце и морщился.

— Ну, молодой человек, — сказал он, — так дело не пойдет. Мне нужны подробности. Факты и самые мелкие фактики.

— А зачем?

— Видишь ли, молодой человек… — со вкусом повторил Алов. Он любил, когда можно было обращаться к людям снисходительно. Снисходительность к другим возвышала его в собственном мнении. — Видишь ли, молодой человек, я собираюсь написать о тебе не статью, а брошюру. Может, даже книжку. Но для этого мне нужны всевозможные факты. Без этого нельзя творчески проникнуть в материал… Давай так: ты день-два подумай, а потом мы снова встретимся. Только пока об этом не трепаться! Понятно?..

Виктор думал, будет заметка в газете, а оказывается — целая книжка! Это похлеще любой доски и всяких там фотографий. У них в цехе… Да что там в цехе! На всём заводе ни про кого нет книжки! А про него будет!

Всю дорогу домой он старался держаться солидно, но губы его расползались в улыбке. Жалко, нельзя рассказать… Нет, Лешке можно, он не разболтает. Виктор хотел забежать в общежитие, но вспомнил: Алексей, конечно, ушел к Наташке, и теперь их не найдешь…

В цех утром он не шёл, а летел. У входа в пролет Виктор не удержался, оглянулся на доску, где вывешивались приказы и всякие объявления. Вчера здесь повесили «молнию»: на куске обоев красными печатными буквами было написано, что «фрезеровщик В. Гущин выполнил 220 процентов сменного задания. Берите пример с передовика производства!» «Молния» была на месте. Только с ней что-то произошло. Виктор не сразу понял, подошел ближе. Наискось через весь текст черным по красному было написано одно слово — «Липа». Виктор растерянно оглянулся, заметил обращенные к нему взгляды, улыбки. Он вспыхнул и побежал по пролету. Алексей уже был у плиты, рассматривал чертеж. Виктор подбежал.

— Понимаешь?.. Ты же видел «молнию» про меня, вчера повесили… Так какой-то гад написал на ней «Липа»!

Алексей поднял голову и спокойно сказал:

— Это я.

— Ты-ы?! — протянул Виктор и отступил. — Ну ладно! Попомнишь.

Как только люди начинают мудрить и выдумывать, обязательно получается какая-нибудь чепуха. И пусть бы ещё была польза. Наоборот! Им же всегда хуже. А всё равно мудрят, крутят и крутят. Прямо набиваются на неприятности. Вот и Лёшка. Всё ему нужно рассуждать, обсуждать: то не так, это не эдак. Он да ещё Кирка. Та тоже воображала. Вот и навоображала на свою голову…

Кира Виктору нравилась. Он даже объяснялся ей в любви, когда учились в седьмом. Ничего из этого не вышло, да и что, собственно, должно было выйти? Они ведь были пацанами… А потом она стала ещё красивее. Правда, зубы у неё чуть великоваты и рот всегда немножко приоткрыт. Но это её не портило. Наоборот, от этого она как-то казалась ещё красивее. И Виктор влюбился ещё больше. Тем более, что она была не ломака, как другие, а прямо, можно сказать, «свой парень». Виктор и думал, что всё будет просто, без фокусов. Особенно когда они были в Найденовке. Поехали вчетвером: Кира, Наташа, Лешка и он, Виктор. Они так и дружили вчетвером, хотя Виктор уже давно работал на заводе, Наташа заканчивала девятый, Лешка и Кира кончали ремесленное.

Второго мая они собирались с утра пойти в городской сад, но Кира вдруг сказала:

— Нет, знаете что? Давайте поедем в Найденовку. Вот куда мы ездили с Костей Павловым, когда были маленькими. Это всегда очень интересно — когда станешь взрослой, поехать туда, где была маленькой… Помните, как тогда хорошо было?

— Такая ты сильно взрослая стала, — усмехнулся Лешка.

— Ну уж и не маленькая!

Они бы обязательно заспорили и поссорились — они всегда спорят и ссорятся, как только встретятся, — но Наташа сказала, почему в самом деле не съездить, и Виктор тоже сказал, что это будет здорово.

В Найденовку интереснее было поехать на лодке, как и тогда, в первый раз, но лодку достать не удалось, и они поехали рабочим поездом. Поселок был такой же, как и прежде, но причал неузнаваемо переменился. Старый, должно быть, разбило штормом, новый уходил дальше в море, распростерся вширь и закрыл место, где они когда-то жгли костер и ночевали. Зажигать снова костер и ночевать они не собирались, но им стало немножко грустно — воспоминание о той ночи было приятным, а люди и время поторопились уничтожить всё, что о ней напоминало… Они постояли на конце причала. Виктор отколупнул от резиновой ленты транспортера несколько ссохшихся тюлек и бросил в воду — пускай другие рыбы кормятся. Тюльки остались на поверхности, ни одна рыбешка к ним не подплыла. Ветер трепал над запертым правлением уже надорванный флаг, в поселке орали громкоговорители и пьяные. Делать здесь было нечего, и они пошли обратно, к разъезду. Кира, как и все поначалу, притихла, потом снова развеселилась: