Николай Дубов - Жесткая проба

Алексей снова вскочил. Из жестяной кружки, прикованной цепью к бачку, напился воды. Она была теплой и тоже пахла карболкой.

Нечего психовать! Позовут. Они всегда работают по ночам, он не раз об этом слышал… Надо лечь и отдохнуть, завтра ведь на работу. То есть уже сегодня, а не завтра.

Его разбудил знакомый густой рев. Стены, двери, намертво закрытое окно отталкивали, глушили его, но он вползал, прорывался и победно сотрясал воздух камеры. Желто-оранжевые нити лампы ещё горели, но в окно уже лился ясный свет дня. Первый гудок! На работу же…

Алексей загрохотал кулаком в дверь. Глазок приоткрылся, и уже другой голос, басовитый и хриплый спросонья, сказал:

— Тихо. Ну!

— Я на работу опоздаю! Мне же нельзя! Из-за меня простой будет. Что вы, шутите? Цех остановится!

— Из-за таких цех не останавливается. Посадили — сиди. И чтобы тихо!

Глазок снова был закрыт. Алексей заметался. Они же просто не знают, не понимают… Цех не цех, а у многих может быть простой… Ну, он оставил задел. А если не хватит? Или принесут что срочное?..

Проревел второй гудок. Алексея не звали. Третий. Его не звали…

Алексей отчетливо, будто это происходило у него перед глазами, видел, как Ефим Паника прибежал к плите, ткнулся туда-сюда, не найдя его, Алексея, побежал к Голомозому. Табель Алексея остался висеть. Прогул!.. Ефим Паника побежал к Витковскому… А потом всюду бегает и кричит: «Я говорил, я предупреждал…» И скоро все, весь цех знает, что Алексей не вышел на работу. Маркин опять будет кричать про сопляков, из-за которых нельзя работать… Дядя Вася, Витька… Ну, этот обрадуется — он же злится… А Иванычев? Вот кто крик поднимет: «Дезорганизатор! Прогульщик! На передовиков клевещет, а сам прогуливает, срывает работу!..»

Но они же ещё не знают! А когда узнают, почему…

Алексей вскакивал и садился, бегал по камере, снова садился и снова начинал бегать. Он надеялся, что ещё успеет забежать в общежитие, предупредить ребят, чтобы не трепались… Теперь всё! Теперь узнают и в цехе, и всюду… И кто-нибудь обязательно скажет Наташе. Он ещё про любовь хотел говорить… А его, как вора, как бандита какого…

Время шло, его не звали. Набегавшись до изнеможения, Алексей ложился, вставал, снова бегал. Его не звали.

Наконец дверь лязгнула.

— Выходи!

Коридор, дверь, ещё коридор. Дверь. В комнате, спиной к окну, сидел капитан в серебряных погонах. Над его головой висели часы. Два часа… Всё! Смена пропала…

— Садитесь. Имя, отчество, фамилия? Год, место рождения? Место службы, должность? Адрес?

Капитан спрашивал, не глядя на Алексея, и всё записывал. Потом он поднял голову.

— Предупреждаю: за дачу ложных показаний вы несете суровую ответственность. Вы обязаны говорить правду и только правду.

Следователь смотрел не на Алексея, а куда-то за него, словно там, за Алексеевой спиной, было что-то такое, что Алексей пытался спрятать, скрыть, но что следователь уже видел, знал заранее и скрывать поэтому совершенно бесполезно. Алексей невольно оглянулся и тоже посмотрел назад, но ничего, кроме засиженного мухами плаката на стене, не увидел.

Алексей рассказал всё, что знал о дяде Троше раньше, как встретил его недавно, как тот упросил его подержать чемодан, пока он не найдет новую квартиру.

— Квартиру он скоро получит, — мимоходом сказал капитан, и Алексею показалось, что лицо его выглядит не таким суровым, как вначале. — Нико Чейшвили знаешь?

— Нет. А кто это?

— Вопросы задаю я, твое дело — отвечать. К тебе больше никто не приходил? Местный или приезжий, с Кавказа.

— Нет.

— На прочитай и подпиши.

Алексей прочитал протокол и расписался внизу, где капитан поставил птичку. Часы показывали уже три.

— Если понадобится, вызовут в качестве свидетеля. А теперь можешь быть свободен… Подожди, ты ж на работу сегодня не вышел? Вот, покажешь начальству.

На узенькой полоске бумаги в машинописный текст капитан вписал фамилию Алексея и поставил дату.

— Держи.

Алексей взял бумажку.

«Повестка.

Гр. Горбачев А.И. действительно вызывался 1-м отделением милиции и находился в отделении с 01 ч. до 15 ч. 24 августа 1952 г.

Следователь Р/О милиции…»

— Так здесь же… Тут же не сказано почему… Они же подумают, что я…

— Не подумают. А начнут думать, пусть позвонят сюда.

— Можно идти?

— Можешь… Только вот что: будь поосторожнее. Парень ты молодой, тебя в два счета опутают всякие дяди Троши…

— Теперь уж нет! Уж теперь… А где он?

— Там, где полагается.

Капитан нажал кнопку звонка, в комнату вошел милиционер с сержантскими погонами.

— Проводите гражданина.

Сержант довел его до конца коридора и показал выход — через палисадник. Алексей вышел в распахнутую настежь калитку и поспешно оглянулся по сторонам. Неподалеку собака с хвостом, похожим на бублик, обнюхала дерево, подняла ногу и озабоченно побежала дальше. По другой стороне улицы спиной к Алексею шла старуха с кошелкой. Больше на улице не было никого, никто его не видел. Алексей почти бегом зашагал к проспекту.

Навстречу шли люди. На Алексея они не обращали внимания, но ему казалось, что они приглядываются к нему и угадывают, откуда он идет. Если не по виду, то по запаху. Запах карболки пропитал брюки, рубашку, волосы на голове. И ему казалось, что этот пронзительный запах так навсегда и останется при нем — ни отмыть, ни заглушить его ничем не удастся.

В цех Алексей прибежал к концу смены. Плита была уже прибрана, Семыкин складывал инструменты.

— Заболел или загулял? — кивнув Алексею, спросил он.

— Да нет… Вас из-за меня вызвали? Я сейчас…

В конторе он застал и мастера и начальника цеха.

— Прогуливать начинаешь? — строго сказал Ефим Паника. — Из-за тебя, понимаешь, график ломать, человека вызывать…

— Я не прогуливал… Вот!

Глаза Ефима Паники округлились. Витковский взял у него повестку, хмуро прочитал.

— Что ты там натворил?

— Не я… Меня свидетелем вызывали… Вы туда позвоните, следователю, он скажет… Это они спекулянта поймали, а я тут ни при чем…

— Надо будет — позвоним. Отдай табельщику.

— Можно, я отработаю? А то ведь Семыкина вызвали вместо меня…

— Можешь отработать.

Алексей рассказал обо всём Семыкину, дяде Васе. Они торопились домой и не выразили ни удивления, ни огорчения.

— Пустяки, — сказал Семыкин.

— Не пустяки, а хорошее дело, — возразил дядя Вася. — Я бы этих спекулянтов и не так прищучил…

Алексей снял пиджак, повесил в шкафчик. Трикотажной тенниске ничего не сделается, а брюки можно почистить, — подумаешь, важность большая… Зато будет порядок: он не прогулял, своё отработал. И никто не сможет попрекнуть. А если к следователю вызывали, так что?.. И правильно: таких гадов всех надо подчистую… И ничего такого тут нет. Он сделал то, что должен был сделать, — сказал правду, и всё. Наташе можно всё рассказать. А он почему-то думал раньше, что нельзя, стыдно. Наоборот! Плохо только, что Наташу сегодня не увидеть. Ну, зато завтра…