Жак Поль Бонзон - Тайна человека в перчатке

Устав от ходьбы, Мади присела на единственный стул, мы же, словно почетный караул, выстроились вокруг кровати. Мади стала расспрашивать Сапожника, очень ли ему было больно, и как заживает его шов.

— Да что ты! Это просто ерунда, а не аппендицит! Во-первых, когда делают операцию, ты ничего не чувствуешь, потому что спишь. А просыпаешься уже в кровати, как будто ничего не случилось, и сиделка ухаживает за тобой, словно за принцем. Сказка, а не болезнь.

Сапожник не бравировал. Дома он не был избалован вниманием. Его мать с утра до вечера работала на заводе, и у нее не оставалось времени заниматься сыном. Так что сейчас Сапожник чувствовал себя почти счастливым.

— Я страшно расстроился, что не смог предупредить вас, — сказал он. — Я знал, что вы будете волноваться, наверняка перепугаетесь… почти так же, как моя мама. Но я не виноват.

Сапожник говорил без остановки, словно хотел вознаградить себя за долгое молчание. Однако стоило ему улыбнуться, он начинал корчиться от боли.

— Не обращайте внимания, — сказал он. — Сиделка мне объяснила, что после аппендицита всегда так: когда смеешься, шов начинает тянуть… Как здорово, что вы пришли! Конечно, вам скоро придется уходить, и я опять буду умирать со скуки. Однако я не жалуюсь; по сравнению с вон тем малышом мне просто повезло.

С этими словами он повернул голову влево. На соседней с ним кровати лежал ребенок лет восьми-девяти. И хотя мы говорили довольно громко, он, похоже, продолжал спать.

— Правильно, он спит, — подтвердил Сапожник, — он всегда спит после обеда, потому что ночью ему снятся кошмары, и он постоянно просыпается.

— Господи! — охнула Мади. — А что с ним? Тоже аппендицит?

Сапожник покачал головой.

— Нет, он упал с лестницы и поранил ногу о ступени. Похоже, что это серьезно. Каждое утро сиделка подолгу меняет ему повязку.

Я нагнулся, чтобы разглядеть лицо мальчика, скрытое густыми белокурыми волосами. Он был очень бледен; под глазами его залегли глубокие свинцовые круги.

— Его часто навещают? — спросила Мади.

— Нет, у его матери нет времени. У него четверо или пятеро братьев и сестер. Его отец работает далеко отсюда, где-то в Альпах, на строительстве плотины, и редко приезжает в Лион.

— Как его зовут?

— Луи, как и меня, но сиделка зовет его Лулу.

— А он тебе нравится? — снова спросила Мади. — Вы с ним подружились?

Сапожник нахмурился.

— Понимаешь… сейчас я все объясню.

И приложив палец к губам, он сделал нам знак наклониться, словно собирался доверить нам страшную тайну.

— Все, что я вам рассказал, я узнал от сиделки. Сам Лулу не больно-то разговорчив. Разумеется, я в первый же день спросил его, что с ним; он ответил, что ударился во время игры, но когда я захотел узнать, как это случилось, бац!.. Я отлично понял, что он испугался моего вопроса. Сначала я подумал, что ему стыдно, что он такой неловкий и, как дурак, поскользнулся на ступеньках. Только потом я сообразил, что здесь что-то не так.

— И в чем же дело? — поинтересовался Бифштекс.

С таинственным видом Сапожник вновь приложил палец к губам.

— Именно это мне и хотелось бы узнать. Но слушайте дальше. Сегодня ночью я не спал и слышал, как он бредил вслух. Это был настоящий кошмар. За ним кто-то гнался, а он отбивался и кричал: «Нет, нет, клянусь, я ничего не скажу, ни за что на свете!»

— А, ерунда! — махнул рукой Стриженый. — Когда я болел, и у меня была высокая температура, я тоже бредил по ночам. Говорят, я нес жуткую чепуху.

— Согласен. Но когда сегодня утром, пытаясь его расшевелить, я рассказал ему, что он кричал сегодня ночью, он побелел как простыня. И, как и ночью, задрожал от страха! Похоже, он просто голову потерял от своих кошмаров. Он то и дело просил меня повторить слово в слово то, что я слышал ночью. Постоянно переспрашивал, не прибавил ли я чего-нибудь. Это мне показалось странным. Положим, мне тоже иногда снятся кошмары, но когда я просыпаюсь, все проходит, и мне уже не страшно.

Улыбнувшись, Корже подмигнул Сапожнику.

— «Малыш», мы правильно сделали, что не принесли тебе полицейских романов; тебе и так всюду мерещатся тайны.

— Ну и пусть, — немного обиженно ответил Сапожник, — во всяком случае, я уверен, что здесь что-то нечисто… и…

Однако договорить он не успел; Лулу глубоко вздохнул и проснулся; лицо его было тревожно. Мади тотчас сменила тему разговора. Мы принялись рассказывать о Кафи. Бифштекс стал объяснять Сапожнику, как мы продолжаем тренировать пса, чтобы сделать из него настоящую полицейскую собаку. Мы даже не заметили, как пришла сиделка.

— Собирайтесь, пора прощаться, — сказала она вежливо, но твердо. — А то вы вконец утомите вашего товарища.

— Как, уже! — запротестовал Сапожник. — Они всего пять минут назад пришли!

— Пять минут, которые тянутся добрых полчаса. На сегодня вполне достаточно, в следующий раз они смогут остаться подольше.

Один за другим мы пожали слабую руку Сапожника. Прежде чем уйти, я обернулся, чтобы еще раз взглянуть на Лулу, и увидел, что Мади тоже внимательно разглядывает мальчика. Едва очутившись в коридоре, мы тотчас же принялись бурно радоваться по поводу скорого выздоровления нашего товарища. Еще бы, мы так боялись найти Сапожника унылым и подавленным!

— Здорово, — сказала Мадии, — ему повезло, чего не скажешь о его маленьком соседе по палате. Мне так жаль этого бедного Лулу.

Помолчав, она продолжила:

— Что бы там ни говорили, но я согласна с Сапожником: эта история с падением с лестницы и кошмарами, мне кажется, заслуживает внимания.

— Как… и ты туда же, Мади?

Корже, Стриженый, Бифштекс и даже молчаливый Гий так громко расхохотались, что проходившая мимо сиделка властным жестом указала нам на выход.

Направляясь к двери, той самой, в которую мы входили, я не смеялся вместе с остальными: я усиленно размышлял. Ко мне повернулась Мади:

— А ты, Тиду, что на это скажешь?

Что сказать? Я был совершенно ошарашен. Возможно, мои товарищи и были правы, но я хорошо знал Мади: она часто догадывалась обо всем раньше нас. Если она поддержала Сапожника, — значит, она тоже что-то почувствовала

Сапожник быстро поправлялся. Теперь больница уже не казалась ему тем раем, каким представлялась в первые дни. Он скучал и только мечтал, чтобы поскорее вернуться домой и пойти в школу. Он считал дни и с нетерпением ожидал, когда же его, наконец, выпустят отсюда.

Но хотя наш приятель и рвался на волю, он ни на минуту не забывал о своем маленьком соседе по палате и переживал, что скоро им придется расстаться: Лулу не мог надеяться на скорую выписку.

Сапожник очень хотел подружиться с мальчиком. Он всячески развлекал его, давал ему журналы с картинками, рассказывал разные истории, восторженно расписывал Кафи.