Алексей Биргер - Нож великого летчика ()

Очнулся я лишь на Рубцовской набережной. Я стоял, неподалеку от железнодорожного моста, и глазел на воду. Думал я об одном: вырвать из дневника страницу и пустить её в плавание бумажным корабликом, или нет. В конце концов, я решил страницу не вырывать. Ведь ничего дурного я не сделал, и родители сами разберутся, что наша завуч - кондовая тетка, которой лучше не перечить и пообещать ей, что со мной разберутся и меня накажут, но влететь мне не влетит. Во всяком случае, по крупному. Я отлично представлял, что мне скажет отец: "Сам виноват, не надо дураком быть и дразнить быков красной тряпкой. Вот за дурость тебя бы стоило наказать, чтобы впредь был умнее." И на этом разговор закончится. Волосы, конечно, придется постричь - жалко, мечта походить летом "под хиппи" летит в тартарары. Но если я постригусь совсем немножко, то, наверно, сойдет, а к началу июля волосы опять будут достаточно длинными, чтобы я мог щеголять перед дачными друзьями...

Из оцепенения меня вывел отчаянный крик:

- Гиз! Гиз! Не сметь! Остановись!..

Вздрогнув, я оглянулся. По набережной драпала небольшая собачка фокстерьер, белый, с рыжими и черными пятнами, а кричала его хозяйка, старуха, разодетая так, что у меня челюсть отвисла. Она была в меховой накидке, типа пелерины, и в платье с кружевами, которое смотрелось совсем как бальное. Седые волосы были уложены в сложную прическу и заколоты гребнем.

На мгновение я растерялся. Но потом, сообразив, что надо делать, наступил на конец поводка уже промчавшегося мимо меня фокстерьера. Пес несся как бешеный, а поводок волочился по земле - видно, учуяв что-то, фокстерьер вырвался из рук хозяйки, не ожидавшей такого подвоха.

- Вот так!.. Вот так, держите его, молодой человек! - старуха, задыхаясь, приближалась к нам. - Только не берите поводок в руки, он может вас укусить!

Я стоял как истукан, крепко прижимая поводок к земле, почти целиком перенеся вес тела на одну ногу. Фокстерьер рвался так, что несколько раз чуть не высвободился, и мне, чтобы устоять на ногах, пришлось крепко держаться за ограду набережной.

Старуха подоспела, и тут этот негодяй Гиз совершил последний, самый сильный рывок. Его хозяйка успела схватить поводок, но я уже не устоял и полетел в одну из весенних луж, которых было немало у края тротуара набережной. Точней, это были уже не лужи, а пятна густой, полужидкой и вязкой, грязи - но тем хуже пришлось моим джинсам!

- Мон дью! - запричитала старуха. - Гиз, мон инфан террибль, посмотри, что ты наделал! Спасибо вам огромное, молодой человек - и простите нас, пожалуйста!

Французского я не знал совершенно, ни единого словца, я вообще не начинал ещё тогда учить иностранные языки, но то, как старуха пересыпала свою речь французскими словечками, потрясло меня настолько, что я запомнил все её любимые выражения - и, вроде, воспроизвожу их более-менее правильно.

- Ничего, нормально... - пробормотал я.

Я кое-как поднялся с земли и тупо стряхивал с джинсов липкую грязь. Тем временем, Гиз продолжал рваться куда-то вдаль.

- Ума не приложу, что с ним сегодня, - сказала старуха. - Простите, вы не поможете нам вернуться домой? Я думаю, у вас сил побольше, чем у меня, а кусаться он не будет, если я передам вам поводок из рук в руки, и он поймет, что так хочет хозяйка. А заодно, мы смогли бы привести вас в порядок. Или вы куда-нибудь торопитесь?

- Нет, - ответил я со вздохом. - Я никуда не тороплюсь. И с удовольствием вам помогу. Куда идти?

- На ту сторону реки, на улицу Госпитальный Вал, - ответила старуха. Кстати, разрешите представиться. Меня зовут Мадлена Людвиговна. А вас?

- Леня, - сказал я. - Просто Леня...

- Что ж, Леня, - сказала старуха. - Пошли.

Я подобрал ранец, она вручила мне поводок, и мы побрели в сторону пешеходного моста через Яузу.

- Так вы, получается, не русская? - осмелился спросить я. Поводок я держал с большим напряжением: фокстерьер все время дергал, правда, с каждым разом все слабее, постепенно уясняя, что ему со мной не справиться.

- Да, - ответила она. - Когда я осталась здесь, и получала советский паспорт, у меня спросили, как мое отчество. Моего пап( звали Луи, но от Луи никак не образовывалось хорошее отчество, получалось Луивовна, что-то вообще непроизносимое, вот мы все вместе и решили, что лучше мне быть Людвиговной. Ведь Людвиг - это то же самое, что и Луи, только на более северный манер... - она с любопытством взглянула на меня. - А вы...

- Говорите мне "ты", пожалуйста! - взмолился я. - "Вы" как-то совсем для меня непривычно.

- Хорошо, я постараюсь, - серьезно сказала Мадлена Людвиговна. - А ты почему гуляешь и никуда не спешишь? Прогуливаешь школу?

- Нет, - ответил я. - Это школа прогуливает меня.

Она удивленно наморщила лоб.

- То есть? Не совсем понимаю.

- Ну, меня выгнали за то, что я в джинсах... и с длинными волосами. И велели без родителей не возвращаться.

- Гм... - она ненадолго задумалась. - Зачем же ты носишь джинсы и длинные волосы, если этого нельзя?

- Я не думал, что этого настолько нельзя, - объяснил я.

Она опять задумалась. Мне показалось, у неё есть свое мнение по этому поводу, но она не хочет высказывать его мне.

Довольно скоро мы добрались до добротного "сталинского" дома, в котором жила Мадлена Людвиговна. Дом был всего пяти этажей в высоту, но казался огромным, во-первых, из-за того, что сами этажи были высокими, а во-вторых, из-за того, что он стоял буквой "П", охватывая просторный двор, и так царил над этим двором, что возникало ощущение, будто он возносится до самых небес. Мы прошли мимо беседки, где, по первой теплой погоде, уже расположились старики-шахматисты, вошли в один из средних подъездов, поднялись, втащив упирающегося Гиза, на третий этаж. Мадлена Людвиговна извлекла связку ключей, отперла дверь и вошла.

- Заходи, - кивнула она мне. И позвала, повернув голову в сторону кухни. - Шарлотта! Шарлотта!

Услышав французское имя, я тихо спросил:

- Это ваша сестра?

- Нет, - ответила Мадлена Людвиговна, плотно запирая дверь и освобождая Гиза от поводка и ошейника. - Это моя, так сказать, конфидентка. Мы знакомы с тех пор, как вместе попали в Россию... Сейчас она живет у меня, потому что вдвоем нам легче справляться, а вообще у неё комната в Санкт-Петербурге... то есть, в Ленинграде.

В то время я в жизни не слышал, чтобы вот так, в разговоре, Ленинград называли по-старинному - Санкт-Петербургом - и, естественно, насторожил уши. Я понял, что о многом могу порасспрашивать этих странных старушек. Когда же они попали в Россию, если Ленинград до сих пор оставался для них Санкт-Петербургом? Ну, и другие вопросы роились. Я бы начал расспрашивать немедля, но тут из кухни в коридор вышла Шарлотта: совсем сухонькая, с волосами не то, чтоб жидкими, но и не слишком пышными, уложенными волной то есть. взбитыми искусственно, чтобы создать впечатление пышности и объема. Она была в темном платье с узким белым воротничком и в фартуке.