Валерий Гусев - Похищение Черного Квадрата

А ты ей помог, да? Зачем?

Очень надо, пап.

А все-таки?

В свое время узнаешь. Еще спасибо скажешь.

Не надейся. — И папа сердито захлопнул дверь.

Мама очнулась от сериала и спросила:

А зачем папа заходил?

Пуговицы искал, — вздохнул Алешка. Белые, большие.

А утром и с пуговицами прояснилось. Я вышел из ванной, мама как раз в прихожей надевала свое светлое пальто для гололеда на дорогах столицы. Она критически осмотрела себя в зеркало и стала застегиваться.

Не получилось.

Мама, еще глядя в зеркало, пробежала пальцами по петлям и пуговицам. Петель оказалось на две больше, чем пуговиц. Или пуговиц на две меньше, чем петель. Мама наклонила голову, осмотрела борта пальто. Глаза ее расширились и грозно сверкнули:

Алексей! Молчание.

Алексей!

Алешка появился в дверях, прислонился плечом к притолоке.

Отдай! — строго сказала мама. — Срочно! Опять молчание.

Где они, Алексей?

Я их пришил.

Куда?

В одно место.

Покажи.

Алешка попятился, захлопнул за собой дверь и крикнул:

Мам, я забыл.

Бесполезно, — сказал я маме. — Переодевайся, на работу опоздаешь.

Мама быстренько из младшей сестры преобразилась в старшую и исчезла за дверью. А я — скорее к Алешке.

Ты куда мамины пуговицы дел?

Пришил, Дим, правда., — Алешка поспешно задергивал тряпкой свой таинственный шедевр на этюднике.

Покажи.

Алешка выдвинул ящик письменного стола и показал мне, куда он пришил две большие белые пуговицы.

Не смей! — сказал я. — Тебя тогда насовсем из школы выгонят.

Или не меня, — загадочно ответил он и снова задвинул ящик своего стола.

Наша ботаничка опять забыла в учительской атлас природных зон. И, конечно, послала за ним меня. В учительской уже никого не было — учителя разбежались по своим рабочим местам. Только за дверью кабинета директора слышался какой-то диалог.

Я распахнул дверцы шкафа и стал шарить по полкам в поисках этого самого атласа. Конечно, он оказался под стопой старых учебников и словарей. Пока я их перекладывал, чтобы вытащить атлас, диалог развивался, разгорался и получил свое продолжение, когда в дверях кабинета появились директор и Мальвина. Меня они не видели — я стоял, скрытый от их глаз дверцей шкафа.

…оттуда вы тоже уволились?

Не сработалась. Там ужасный контингент. Сорванцы и хулиганы.

Ну, у нас ведь они тоже не сахар. А вы не задумывались, Татьяна Львовна, что, может быть, дело не в учащихся, а в педагоге? В вас, точнее говоря. Вы как-то без души работаете, я обратил внимание. Они ведь не только ученики, они еще и люди. Не думали об этом?

Люди… — она усмехнулась. — Людьми им еще только предстоит стать, в далеком будущем. Да и то далеко не всем. Один Оболенский чего стоит!..

Директор помолчал. А потом сказал сурово:

Лешка Оболенский — чудный хлопец. Талантливый, чуткий и очень честный.

Не заметила, — сухо ответила Мальвина. — Невоспитанный, недалекий… Типичный сынок типичного мента.

Вот это вы зря. Оболенский-старший — полковник милиции, служит в Интерполе. У него наград больше, чем у вас взысканий.

Полковник? Интерпол? — в голосе Мальвины послышались новые нотки. — Да и мальчик у него вполне симпатичный. Вы правы, Семен Михайлович. Я не подумала. Погорячилась.

— Ну вот и хорошо. Только от третьего класса я вас отстраняю. Ведите свой английский у старшеклассников.

Татьяна Львовна простучала каблуками и хлопнула дверью. Да так, что с верхней полкишкафа сорвался глобус и встретился с моей головой.

Подслушивал? — Семен Михайлович нахмурился. Глобус подкатился к его ногам.

Случайно, товарищ директор.

Ну и помалкивай. У нее неприятности, не суди ее строго.

Так точно, товарищ директор.

Отправляйся в класс.

Есть, товарищ директор.

Когда я вернулся из школы, Алешки дома не было. Я опять заглянул в его ящик и поразился — как точно и беспощадно выявил он сущность человека. Трудно ему будет с его характером…

Тут затрезвонил дверной звонок — ворвался Алешка.

— Срочно едем в Малеевку! Деньги есть?

В Малеевку так в Малеевку. С нашим удовольствием. В самых радужных тонах.

По дороге Алешка мне ничего не объяснил, только сказал:

— Увидишь — поймешь. Нахальный стал, как воробей.

…Напротив музея стоял прошлогодний стог сена — лохматый, неаккуратный. Тоже у кого-нибудь сбежала коза или корова, вот и некому было скормить. Мы спрятались за ним и стали наблюдать.

За стогом было уютно, он загораживал нас от ветра, который пошевеливал сухие травинки. От сена еще приятно пахло, но уже с какой-то затхлостью. И шуршали в глубине стога мыши.

— Долго ждать? — спросил я Алешку.

— Уже дождались. Скройся.

На дороге показалась знакомая мятая «Ауди». Она остановилась возле музея, задиристо посигналила. Из нее вышли несколько человек и среди них — Ростик. Это были «экскурсанты». Они проявили интерес к творчеству и быту неизвестного им художника Малеева.

Алешка, покусывая травинку, напористо наблюдал за группой и что-то соображал.

Нужно посмотреть, что они будут делать в музее, — сказал я.

А как? Нас с тобой Игоряха сразу же узнает. И по кочкам понесет. — Алешка повернулся ко мне встревоженным лицом. — Дим! Сбегай за Олькой! Мы ее в музей запустим. Пусть она там все подглядит. А потом нам расскажет.

Вновь прибывшие вели переговоры с Васей у калитки. Они сбились кучкой и, конечно, не заметили меня, когда я помчался к заветному домику.

И мне здорово повезло. Как только я подбежал к калитке, она отворилась, и навстречу мне вышла юная балерина Олечка.

Она улыбнулась мне и как-то странно взглянула. С каким-то двойственным выражением: с затаенным интересом и одновременно с некоторым, я бы сказал, разочарованием. Или недоумением.

Я поздоровался и в двух словах изложил нашу просьбу.

А зачем? — спросила Оля. — Очень нужно?

Очень важно.

Она без лишних слов пошла рядом со мной к музею.

Когда мы подошли к калитке, экскурсанты уже осматривали интерьер избы художника. Оля вдруг протянула мне запечатанный конверт.

— Только дома посмотри, ладно? Обещаешь? Мне хотелось сказать, что я могу обещать ей

все, что угодно. Хоть целый мир. Если бы, конечно, он был у меня. Но только молча кивнул и спрятал конверт в карман.

Проводив Олю взглядом, я вернулся к Алешке.

А чего это она тебе дала? — с любопытством спросил он. — Записочку? Про любовь?

Это тебя не касается, — сердито отрезал я.

Как знать, — многозначительно проговорил Алешка.

В тот момент я не придал этим словам значения. А когда все разъяснилось, было уже поздно исправлять. И сердиться на него — тоже.

…Мы просидели под стогом довольно долго. Не теряя зря времени, обсудили наши дела, в которых уже появилась какая-то ясность. И можно было уже приступать к каким-то действиям.