Владимир Казаков - Голубые капитаны

Женщина была уже рядом:

— Братишка! Милый! — Голые по локоть руки обняли пошатнувшегося капитана, его щека почувствовала теплоту губ, и он отвел ствол нагана, упершийся женщине в грудь.

«Вот так встреча!» — выдохнул Березовский, когда у него вдруг выдернули наган и ракетницу, больно заломили локти и уже по-немецки кто-то прокаркал: «Обыскать!»

Ракетницу отобрали, самого спеленали; теперь он не может дать знак своим.

Влопался, сосунок! — незло проговорили сзади, наверное по росту приняв его за малолетка.

— Лопну сейчас, дядя, — ответил почти ласковым голосом Березовский. Ему вдруг захотелось смеяться, сказать такое, чтобы засмеялись в последний раз и они. Только не было времени. Минуты у тех, родных, наверху истекали. А эти вокруг него, думая, что взяли разведчика, торжествовали, не зная, что доживают крохи своей поганой жизни. Выходя из планера, Березовский вытащил из гамака рыболовный крючок и зацепил его за голенище сапога. Сделав ровно пять осторожных шагов, он натянул черную стропу, соединенную с кольцом маленькой гранаты-лимонки, накрепко привязанной к ящику с двойным меленитом.

Толстый крючок крепко впился в кожаное голенище. Березовский чуть переступил и почувствовал натянутую стропу. Нога дрогнула, будто сведенная легкой судорогой. А потом он ударил ею того, кто сказал «обыскать!».

Вспыхнула и потухла зарница — взрыва капитан Березовский не слышал. Не видел он и огромный красный вал, приподнявшийся над лесом, не ощутил злого наката взрывной волны, слизнувшей костры и деревья.

В это время его уже не было.

Раскисшее картофельное поле, залитое во впадинах водой, рябилось под мелким и нудным дождем. Шеренга парней в мокрых комбинезонах медленно двигалась вдоль расплывшихся гряд с совками, лопатками, с кусками обструганных на клин досок.

Впереди всех шел Корот. Он оторвался от ближайшего курсанта метров на двадцать. Ручищи, как лопаты, погружал в грязь, сводил их под корнем мокрого завядшего куста и выдергивал его. Ботву — в сторону, липкие клубни — в деревянный ящик, привязанный веревкой к поясному ремню. Он не вытаскивал ботинок из слякоти, а полз на коленях от куста к кусту и остервенело, как будто собирался душить кого-то, снова втискивал оголенные по локоть руки в грязь, смыкал их под землей и с придыхом выдирал. Почти полный ящик Корот тащил дальше и дальше, пока не услышал за спиной близкое тарахтение трактора. Тогда он встал, вытер потное лицо концом полотенца, торчавшим из-за пазухи, вскинул ящик на плечо и пошел навстречу.

На тракторе, прикрытый от дождя старым корытом на рейках, орудовал рычагами Борис Романовский. Увидев подходившего товарища, он остановил машину. Корот вывалил картошку в прицеп, с трудом вытаскивая ноги из грязи, подошел к кабине.

— Давай! — И открыл рот.

Борис сунул ему в синеватые губы уже зажженную папиросу. Корот перекинул ее в угол рта.

— Сколько у Володьки? — спросил он. Борис показал четыре пальца. Корот выпустил клуб дыма и побрел от трак» тора. Потом повернулся, крикнул: — Скажи ему, пусть не позорится! Хотя бы перед теми, шо дывятся! — и кивнул на бугорок, где стояли завернувшиеся в плащ-палатки Дулатов и Костюхин.

— Понимаешь, лейтенант, — говорил Костюхин, — смотрю я на наших мальчиков, волочащих короба с картофелем, и мне припоминается полотно Репина «Бурлаки на Волге». Смотришь на картину, и изнутри поднимается мелодия «Дубинушки». Песня как тяжелая поступь бурлаков. Репин с ранних лет близко стоял к простым людям, ратовал за искусство реалистическое, правдивое, отражающее народную жизнь.

— Твои уста — рафинад, а мне не нравится эта картофельная картина, Костюхин. Зачем приплел Репина? Зачем поешь, когда ругаться надо! В колхозе не хватает рук, но мы-то могли найти окно в боевой подготовке, приехать раньше и помочь по сухому. Твои механики сортируют клубни под навесом, а курсанты по шею в грязи. Завскладом Мессиожник забыл, видите ли, погрузить в машину саперные лопаты. Да и мы с тобой… Горячо мне на этом бугорке, Костюхин!

— Понимаю тебя, лейтенант. Хочется засучить рукава, показать личный пример. Но тогда ты, офицер, чем будешь отличаться от нижних чинов? «Где должен быть командир? — спрашивал Чапаев и отвечал: — Там, где он больше всего нужен в данный момент!» Примерно так. Ну, соберешь ты пару коробов картошки, а авторитет потеряешь. Поверь мне, я знаю солдата!

— А по-моему, и в искусстве, и в психологии подчиненного ты примитив! Недобрый ты.

— Не задирайся, Дулатов.

Через поле к ним пробиралась на лошади девушка. Она била каблуками кирзовых сапог по ребрам старую конягу, но та только подергивала замшелой мордой и не торопилась.

— Кто вы, синеглазая лань? — встретил ее улыбкой Костюхин. — Зачем проделали к нам столь трудный, тернистый путь?

— Я бригадир Бастракова. Командуйте, товарищи, своим молодцам отбой. Мы их расписали но квартирам, приготовили обед.

— Анчоусы в маринаде будут? — сделав серьезное лицо, спросил Костюхин. — И как ваше божественное имя, строгий бригадир?

— Будет борщ и пшенная каша. Звать меня Лита. Устраивает?

— О! Фантастическое имя! И какая грация, посмотрите, лейтенант… Где вы?

Но Дулатов не слышал призыва Костюхина. Чавкая сапогами, он медленно продвигался к отставшему от всех Донскову. Курсант копал землю дощечкой, сидя на полупустом ящике. Руками в старых кожаных перчатках, не торопясь, выбирал клубни, очищая с них грязь, аккуратно складывал картошку в ящик. Увидев лейтенанта, снял перчатки, неумело закурил.

— Вы знаете, Донсков, что со вчерашнего дня линия фронта в Сталинграде проходит через Мамаев курган и Баррикады? Что в южной части города фашисты вышли к Волге?

— Слышал, товарищ лейтенант.

— Так какого же черта работаете, как умирающий лебедь! — взорвался Дулатов. — Встать!.. Ручки беленькие жалко! Пальчики оцарапать боитесь!

— Здесь нужно копать свиным рылом, а не руками, — проворчал, вставая, Донсков.

— Значит, ваши товарищи…

— У них количество, у меня качество, — поняв, что неудачно выразился, поспешил сказать Донсков.

— Эх, парень! — вздохнул Дулатов. — Ни работой, ни заботой тебя не мучила жизнь. Может быть, для твоего отца сейчас такая картофелина ценнее патрона, а ты сачкуешь, покуриваешь, боишься замараться! Или обессилел? Что ж, давай доску, помогу.

Командиров поселили в доме Андреевны, матери Аэлиты. Высокая сухая старуха с плоским лицом славилась в деревне чистоплотностью. Дом ее с резными наличниками, с фантастическим орнаментом на венцах и ставнях привлекал взоры всех приезжих еще и разноцветом. Краски, яркие, отменные, сочетались необычно броско. Они не поблекли и сейчас, хотя автор великолепия, колхозный счетовод Иван Бастраков, уже второй год вместо резца держал в руках винтовку и давно не подавал о себе вестей. Ушел с воинской частью, сформированной из саратовцев, и как в воду канул.